Ориентируясь на информацию, которая поступает из Японии, там реактор совершенно другого типа, поэтому такие вещи, как в Чернобыле, произойти не могут, считает таллиннский врач Александр.

Ему было 24 года, когда его отправили на ликвидацию последствий аварии на Чернобыльской АЭС. "Я вспоминаю, как, зная, какая опасность идет из Чернобыля, о ней умалчивали. Рвануло там в апреле 1986 года, я попал туда через полгода", — рассказал Александр Delfi.

К тому времени он уже окончил университет и был ассистентом на кафедре микробиологии. "Мне сказали, что поеду на двухмесячную переподготовку в военный лагерь в Пярну, — продолжил он. — Но обманули. На самом деле отвезли в Кохтла-Ярве, в военкомате забрали паспорт, выдали обмундирование. Там еще человек шесть-семь было, познакомились. Они — мне: "А ты вообще знаешь, куда мы едем?" В военный лагерь, говорю. "Да? В Чернобыль мы едем". Такая вещь, как защита Родины, имела для меня большое значение, поэтому об отказе не могло быть речи".

По словам доктора, о Чернобыле они тогда знали в общих чертах: что это большая трагедия и много работы. О мерах безопасности — толком ничего.

"Там были гражданские добровольцы и военные, — пояснил Александр. — Добровольцы точно знали, что, зачем и почему, им все объяснили, они жили в человеческих условиях, нормально питались, выполняли работу, на которую подписывались. Военные — это была мобилизация, под которую попал и я. Как выяснилось уже на месте, среди них находилось немало людей, которых призывать в принципе нельзя было. Например, к нам попал парень, который только что вышел из инфекционной больницы после тяжелейшей формы гепатита. Но — военкоматы выполняли разнарядку".

Александр вспоминает, что приехал в совершенно другое измерение: "Работал по специальности, должен был "обеспечивать здоровье", как и вся медицинская рота. Дислоцировались в 60 км от станции. В задачу нашего полка входила очистка территории Припяти — снимали радиоактивный грунт, вывозили на могильник, завозили чистый песок, заливали раствором, чтобы не пылило. Каждое утро везли туда людей. Потом, на границе 30-километровой зоны, так называемой опасной, на пунктах специальной обработки (ПУСО) солдатики мыли технику, возвращавшуюся из Припяти, Чернобыля. Хотя я обязан был быть врачом в ПУСО, часто отправляли с грузовиками в опасную зону".

Александр убежден: рабочую силу в Чернобыле использовали неэффективно, в основном — из-за незнания или тупости начальников: "Город Припять чистили три полка — наш, Прибалтийского военного округа, полки Северо-Кавказского и Прикарпатского округов. Город разделили на три части, каждому полку приказали убрать зараженный грунт — и по домам. Прибалты, народ спокойный, лопаты в руки и тихо работали. Украинцы постоянно балагурили — я ж мотался на машине, видел. Кавказцы практически не работали. Очистили мы свой участок, а нам — очень хорошо, а теперь идите и помогите соседям".

Что до мер безопасности, то Александр помнит — был легкий инструктаж, кроме того, с приборами, замеряющими радиацию, постоянно ездили ребята из химразведки: "Официально никто не хотел трындеть на эту тему, но, конечно, мы были в курсе, что фон повышен, что есть альфа-, бета-, гамма-излучение, что нельзя допускать попадания радиоактивной пыли в организм, поэтому надо надевать маски, респираторы, ходить в душ.

Я конкретно случаев заражения не видел, но люди, которые были там до нас и которых предупреждали, что нельзя есть немытые фрукты-овощи, часто не могли удержаться от искушения (бери — не хочу, хозяев-то нет). И в октябре уже приходили сообщения, что некоторые из этих людей умерли. Физически на мне Чернобыль не отразился, только морально задавил — за три месяца ни одного выходного. У некоторых психозы были".