Роберт Каган, «Сила и Слабость». Размышления на геополитические темы одного из идеологов администрации Джорджа Буша.
Цитата: «Американцы достаточно сильны, и им не нужно бояться европейцев. Вместо того, чтобы усматривать в Соединённых Штатах Гулливера, привязанного верёвками лилипутов, американские лидеры должны осознать, что Европа вообще едва ли в состоянии ограничить Соединены Штаты. Если Соединённые Штаты смогут преодолеть появившееся чувство изолированности, они смогут начать лучше понимать чувства других, проявлять больше благородства. Они начнут уважать многосторонность и право, попытаются увидеть преимущества в решении проблем многосторонним путём. Короче говоря, они смогут проявлять большее уважение к тому, что называется «всеобщее мнение».
(далее)

Роберт Каган (Robert Kagan) – старший научный сотрудник Фонда Карнеги за международный мир, один из главных идеологов неоконсерваторов, пользующихся большим влиянием в администрации Джорджа Буша-младшего и определяющих внешнеполитический курс США

Пора бы уже прекратить претворяться, будто европейцы и американцы имеют одинаковое видение мира или даже живут в одном и том же мире. Отвечая на самый важный вопрос о силе – об эффективности силы, моральности силы, желательности силы, – американцы и европейцы расходятся во мнениях. Европа избегает силы или, другими словами, она движется вне силы к самодостаточному миру законов, правил, межнациональных переговоров и сотрудничества. Она входит в пост-исторический мировой рай относительного благосостояния, где реализуется «вечный мир» Канта. В то же самое время, Соединённые Штаты отстают с точки зрения истории, так как они используют силу в анархическом мире Гоббса, где международные законы и правила ненадёжны, а настоящая безопасность, защита и продвижение либерализма всё ещё зависят от обладания и использования военной мощи. Поэтому, отвечая на главные стратегические и международные вопросы сегодня, они мало в чём соглашаются и всё меньше и меньше понимают друг друга. Такое положение дел не является временным. Причины для трансатлантического раскола глубоки, имеют давнюю историю и, похоже, продолжают оставаться в силе. Когда дело доходит до определения национальных приоритетов, выявления угроз, постановки задач, выработки и реализации внешней и оборонной политик, Соединённые Штаты и Европа идут разными путями.

Физиология силы и слабости

На сегодняшний день трансатлантическая проблема не является проблемой Джоржа Буша. Это проблема силы. Американская военная мощь создала соблазны эту мощь использовать. Европейская военная слабость вызвала совершенно естественное неприятие к применению военной силы. Фактически, она способствовала заинтересованности Европы в создании мира, в котором сила ничего не значит, доминируют международные институты, запрещены односторонние действия сильных наций, а все государства, независимо от своей силы, наделены равными правами и в равной степени защищены международными правилами поведения, одобренными всеми. Европейцы заинтересованы в уменьшении количества жестоких законов анархического мира Гоббса, в котором сила является главным детерминантом национальной безопасности и успеха, и, в конечном счёте, в их уничтожении.

Это не упрёк. Это то, чего с незапамятных времён хотят те, кто слабее. Это то, чего хотели американцы в XVIII и начале XIX столетия, когда жестокость европейской системы силы, исходящая от Франции, Британии и России, делала американцев неизменно уязвимыми перед имперскими выпадами. Это также то, чего хотели другие небольшие нации Европы в те годы. Активными поборниками международного права в XVIII столетии были Соединённые Штаты, которые являлись самым сильным противником военно-морских сил Британии, известной как «Королева морей». В мире анархии те, кто слабее, всегда боятся стать жертвами. В то же время, те, кто сильнее, всего боятся правил, которые могут их ограничить, а не анархии, во время которой их безопасность и благополучие обеспечиваются силой.

Это естественное и историческое расхождение между теми, кто сильнее, и теми, кто слабее, проявляет себя сегодня в трансатлантическом споре по вопросу унилатерализма. Европейцы в большинстве своём верят, что их несогласие с американским унилатерализмом является доказательством их большего вклада в некоторые идеалы, касающиеся мирового порядка. Они не склонны признавать, что их враждебность к унилатерализму – это тоже шкурный интерес. Европейцы боятся установления вечного мира Гоббса, в котором они могут стать уязвимее. Соединённые Штаты могут быть относительно гуманным гегемоном. Однако поскольку их действия препятствуют установлению более безопасного для слабых государств мирового порядка, Америка является опасной.

Это одна из причин, почему в последние годы главной целью европейской международной политики стало, как заметил один европейский наблюдатель, “создание мультилатерализма” Соединённых Штатов. И дело даже не в том, что европейцы объединяются против американской гегемонии, или так, как это охарактеризовал бы Гамильтон и многие другие теоретики, для создания второго центра тяжести. В конце концов, европейцы не увеличивают свою силу. Их тактика, как, впрочем, и их цель, – это тактика слабого. Они надеются сдержать американскую силу, не имея собственной. Образно говоря, они хотят контролировать бегемота, взывая к его совести.

Однако в данном случае, такая стратегия довольна успешна. Соединённые Штаты и есть бегемотом с совестью. Это не Луи XIV во Франции или Георгий III в Англии. Американцы даже не допускают мысли, что их действия могут быть оправданы raison d’?tat. Американцы никогда не принимали европейского старого миропорядка, никогда не вставали на путь, указанный Макиавелли. Соединённые Штаты представляют собой либеральное общество, и в той же степени, в которой американцы верят в силу, они верят в то, что она должна быть средством для продвижения принципов либерализма и либерального мирового порядка. Американцы даже разделяют стремление европейцев к большему мировому порядку, который основан не на силе, а на правилах; в конце концов, они боролись за такой мир ещё тогда, когда европейцы восхваляли законы политики силы.

Несмотря на то, что эти общие идеалы и стремления придают очертания международной политике по обе стороны Атлантики, они не могут полностью отрицать существование совершенно разных перспектив, исходя из которых, европейцы и американцы видят мир и роль силы в международных отношениях. Отчасти европейцы выступают против односторонности, потому что у них нет для неё сил. Согласно опросам общественного мнения, в принципе, американцы поддерживают многосторонность, они даже поддерживают действия под эгидой Организации Объединённых Наций, и тем не менее факт остаётся фактом – Соединённые Штаты могут действовать односторонне, что они уже не единожды успешно делали. Для европейцев призыв к многосторонности и международному праву имеет настоящее практическое значение при минимальных затратах. Для американцев, которые готовы отказаться от некоторой свободы действий, следование всеобщим законам поведения является ни чем иным как идеализмом.

Даже если европейцы и американцы договорятся о типе мирового порядка, который они хотели бы построить, они не придут к согласию в вопросе о том, что является угрозой реализации этого совместного проекта. Фактически, на сегодняшний день европейцы и американцы больше расходятся в своих оценках того, какая из угроз является относительно приемлемой, а какая – нет. Это также происходит из-за несоразмерности силы.

Европейцы часто утверждают, что выдвинутое американцами необоснованное требование «совершенной» безопасности, – это результат защищённой двумя океанами на протяжении веков жизни нации. Европейцы заявляют, что они знают, что такое жить под угрозой, существовать бок о бок со злом, ведь они жили так на протяжении столетий. В качестве примера можно привести угрозы, созданные Ираком и Саддамом Хусейном или Ираном. Европа заявляет, что американцы значительно преувеличивают угрозу, которую представляют эти режимы.

Но даже до событий 11 сентября 2001 года этот аргумент был несправедливым. Соединённые Штаты несколько десятилетий жили в опасности, окружённые враждебными европейскими империями, в постоянном страхе быть разорванными внешними сепаратистскими силами. Что касается способности европейцев переносить невзгоды, то её преувеличивают. Практика трёх столетий показывает, что европейские католики и протестанты гораздо чаще предпочитали убивать, чем терпеть друг друга; за последние два столетия немцы и французы так же не продемонстрировали достаточной толерантности в отношениях между собой.

Некоторые европейцы доказывают, что именно потому, что Европа столько выстрадала, она способна лучше, чем Америка, переносить страдания, и, таким образом, лучше справляется с невзгодами. Скорее всего, справедливым будет противоположное. Память об трагических событиях Первой мировой войны заставила британцев и французов опасаться нетолерантной нацистской Германии, и этот страх способствовал политике умиротворения 1930-х.

Европейская способность переносить опасности объясняется снова-таки относительной слабостью Европы. Толерантность более реальна в Европе именно потому, что она слаба и фактически противостоит меньшему количеству вызовов по сравнению с более могущественными Соединёнными Штатами.

Понять психологию слабости несложно. Человек, вооружённый только ножом, может решить, что медведь, рыщущий в лесу, не очень опасен, поскольку вторая альтернатива охоте на медведя с одним ножом, – гораздо более опасна, чем просто лежать и надеяться, что медведь никогда не атакует. Тот же человек, вооружённый ружьём, скорее всего по-другому представит себе уровень опасности. Почему он должен быть повержен риску, если он может этого избежать?

Эта абсолютно нормальная человеческая психология помогает сегодня объяснить раскол между Соединёнными Штатами и Европой. Европейцы пришли к достаточно разумному выводу, что угроза, созданная Саддамом Хусейном, для них более приемлема, чем риск, который связан с его свержением. Но американцы, будучи сильнее, по-другому отнеслись к Саддаму и его оружию массового уничтожения, особенно после событий 11 сентября 2001 года. Европейцы любят говорить, что американцы одержимы решением проблем, но правильнее было бы сказать, что те, кто имеет больше возможностей для решения проблем, вероятнее всего, будут стараться их решить, в отличие от тех, у кого таких возможностей нет. Американцы смогли успешно вторгнуться в Ирак и свергнуть Саддама, и эти действия нашли поддержку у 70% американцев. Неудивительно, что европейцы расценили такие действия как жестокие.

Неспособность отвечать на угрозы приводит не только к толерантности, но и к их отрицанию. Стараться убедить кого-либо в его бессилии – естественно. Как заметил один европейский студент, у американских политиков и их европейских коллег существуют даже разные способы фокусирования на «угрозах». Стивен Эвертс пишет, что американцы подразумевают под международными «угрозами» «накопление оружия массового поражения, терроризм, и «государства-изгои». А европейцы под «угрозами» подразумевают «этнические конфликты, миграцию, организованную преступность, бедность и загрязнение окружающей среды». Тем не менее, Эвертс подчёркивает, что ключевой разницей является не столько культура или философия, сколько возможности обеих сторон. Европейцы «более озабочены вопросами… которые могут быть решены посредством задействования политиков и больших сумм денег». Другими словами, европейцы фокусируются на проблемах, которые могут быть устранены европейскими силами, а не на вызовах, противостояние которым в силу европейской слабости, изначально бесполезно. Если европейская стратегическая культура сегодня придаёт меньшее значение силе и военной мощи, опираясь на такие инструменты, как экономика и торговля, то не в том ли тут причина, что Европа слаба в военном аспекте и сильна в аспекте экономическом? Американцы быстрее определяют угрозы и видят их там, где другие ничего не замечают, потому что они могут предпринять определённые шаги для устранения этих опасностей.

Тем не менее, различие американцев и европейцев при определении угроз кроется не только в их психологии. Это различие обуславливается ещё и практической реальностью, которая, в свою очередь, также является продуктом несоразмерности силы. Европа и Соединенные Штаты по-разному усматривают угрозу, исходящую от Ирака и других «государств-изгоев». В первую очередь американская система безопасности гарантирует европейцам стабильность, царившую у них на протяжении шести десятилетий, с тех пор как Соединённые Штаты взяли на себя бремя поддержания порядка в обширном регионе – от Корейского полуострова до Персидского залива. В большинстве своём европейцы убеждены, что, независимо от того, насколько серьёзной они признают иракскую проблему, Соединённые Штаты всё равно что-то предпримут, как это было в 1991 году. Если во время «холодной войны» Европа по необходимости сделала всё возможное, чтобы защитить саму себя, то на сегодняшний день европейцы живут в безопасности, потому что большинство потенциально опасных регионов находятся вне её территории, и только Соединённые Штаты могут эффективно применить там силу. То есть, когда дело доходит до настоящего стратегического планирования, ни Ирак, ни Иран, ни Северная Корея, ни любое другое «государство-изгой» во всём мире не представляют для Европы проблему номер один. Не представляет её, конечно же, и Китай. И европейцы, и американцы соглашаются с тем, что это главные проблемы Соединённых Штатов.

Что же в таком случае нужно делать? Очевидным ответом на этот вопрос будет то, что европейцам стоит последовать курсу, который им рекомендуют Купер, Аш, Робертсон и другие, и наращивать свой военный потенциал, хотя бы минимально. Нет достаточных оснований верить, что такое произойдёт. Но всё же, кто знает? Может, тревога по поводу возрастающей американской мощи действительно привнесёт немного энергии в Европу. Возможно, атавистические импульсы, которые до сих пор действуют на сердца немцев, британцев, французов, – память о силе, международном влиянии и национальных амбициях – сыграют свою роль. Некоторые британцы до сих пор помнят империю, некоторые французы до сих пор грустят по la gloire, некоторые немцы до сих пор хотят иметь своё место под солнцем. Эти поползновения в большинстве своем укладываются в проект Большой Европы, но они также могут найти более традиционное применение. Стоит ли на это надеяться, – это уже другой вопрос. Будет лучше, если европейцы смогут выйти за рамки своего недовольства и снова вспомнить жизненную необходимость для всего мира, и особенно для Европы, наличия сильной Америки.

Американцы могут помочь. Правда, что администрация Буша была враждебной к новой Европе. Даже после событий 11 сентября 2001 года, когда европейцы предложили весьма ограниченную военную помощь для афганской операции, Соединённые Штаты от неё отказались, опасаясь, что сотрудничество с Европой обременит Америку. Администрация Буша усмотрела в историческом решении НАТО помогать Соединённым Штатам (статья 5) ловушку, а не благие намерения. Таким образом, возможность втянуть Европу в общую битву в мире Гоббса, даже при условии минимального её участия, оказалась зря упущенной.

Американцы достаточно сильны, и им не нужно бояться европейцев. Вместо того, чтобы усматривать в Соединённых Штатах Гулливера, привязанного верёвками лилипутов, американские лидеры должны осознать, что Европа вообще едва ли в состоянии ограничить Соединены Штаты. Если Соединённые Штаты смогут преодолеть появившееся чувство изолированности, они смогут начать лучше понимать чувства других, проявлять больше благородства. Они начнут уважать многосторонность и право, попытаются увидеть преимущества в решении проблем многосторонним путём. Короче говоря, они смогут проявлять большее уважение к тому, что называется «всеобщее мнение».

Это только некоторые шаги, и они не затрагивают глубинных проблем, которые осаждают трансатлантические отношения на сегодняшний день. В конце концов, то, что европейцы и американцы разделяют общие взгляды Запада, – это не более, чем a clich?. А их пожелания человечеству в основном похожи, даже несмотря на существующий разрыв в силе. Возможно, верить в то, что обе стороны находятся в начале долгого пути к взаимопониманию, – не такой уж и безнадёжный оптимизм.

Отрывок из книги Роберта Кагана «Сила и слабость: Европа и Америка в обстановке нового мирового порядка». Сокращенный перевод Оксаны Потапенко