Выполз Мисаил из своей норки-каморки и аж заколдобился. Вместо жухлой мать-и-матрицы да раздолбай-травы до самого окоема куржавились спелые хлеба, под солнышком румянели батоны, дребездела на ветру ванильная сушка...
Знамо дело, марево - а приятственно! Сказывают, раньше этой лепоты было невпроворот, покудова Молочные Реки в одночасье не вышли из Кисельных Берегов. Народ мышиный чуть не весь утоп. Такая вот Утопия вышла. А Мисаил мутировал-мутировал, да и вымутировал. Еле-еле проел дорогу на волю. Думал, теперь все мыши будут друг другу Молочные Братья. Ан нет: крысари уже прибрали всю власть.
И кто теперь есть Мисаил удалой, царского роду отпрыск? Военно-полевая мышь шашнадцатого разряду.

Ничего, мы себя еще покажем! Вчерась, например, изловчился он и прямо из Сурьезной Мышеловки упер цельную дырку от голландского сыру! Теперь спотыкамшись об пьяных муравьев, волок ее ненаглядной своей Машутке. Как подумал об ней, у него сразу внутри жар сделамшись. Вся-то она белая и пушистая, губки бантиком, хвостик в косицу, на кончике тоже бантик. Одно слово: мисс Мышь! И приданое за ней дают агромадное: два свечных огарка да целую пригоршню самолучших крошек. У будущей тещи за щекой тоже кой-чего отложено на черный день.

Эх, сыграть бы поскорей свадебку и зажить с Машуткою припеваючи, как Моберт с Шуцартом! Нет....как же в той книжке было, что он сгрыз от корки до корки? Ага - и Моцарт, мол, на ветвях, и Шуберт, значит, в птичьем гаме... Видать, от Крыси прячутся. Правильная книга, переплет ладный, крупичатый....

Ой, как есть охота-то! Что б такое пожевать? С позавчерась остался у Мисаила только огрызок стиха:

"Семь миллионов воскресных глушилок
Оберегают меня от ошибок.
Не заглушить господам с Би-Би-Си
Радиостанцию "Сельдь Иваси"!"


Да что сельдь - с голодухи все бы пошло: и Ницше прогорклый, и "Проблемы раздаивания тугосисих коров", и "Секс в невесомости"... Что ж это за невесомость и с чем ее едят, любопытственно бы узнать...

Замечтамшись, Мисаил чуть не припознился было на утреннюю кричалку. Пока дотерхал до Генеральной Норы, уже проскакала тройка черных крысаков с мигалкой. А в золоченой тачанке с холуями на запятках, - она, Крысь. Обла, огромна, стозевна, хвост пистолетом, нос пулеметом - берегись, мышиный народ!

Мисаил юрк в залу, припустился со всеми вместе петь гимн:

"Эй, мутанты,
Ждем команды,
Мы гордимся родною баландой!"


Попели, похлебали. Тут выскочил вперед герольдничий и звонко так запищал:

- Кто на свете всех милее, всех прекрасней и смелее?

- Крысь!! - грянули служивые мыши.

- Кто первой поутру встает и с корабля уходит последней?

- Крысь!!! - от счастья прям захлебываются.

Крысь лапой машет, мол, ну, что это вы, братцы, меня так хвалите, право-слово... А сама вся залучинилась. Трон у Крыси из чистого сала. Под ногами - шкуры драгоценные кошачьи. Холуи яства ей немыслимые подносят: то скорлупу в кляре из паутины, то корки моченые по-пейзански... Запивает это она особой водой, на самолучших книжках настоеннной - бестсельтерская вода. И вся ейная хоромина поизнаставлена разными драгоценными пищами.

Вона как разнесло Крысь с эдаких харчей! Потому и объявили сегодня Государственную Диету. Ну, и ладно: никого, значит, Крысь живьем жрать не будет. Разве что нос кому откусит. Так, из резвости.

Вдруг подползает к ней герольдничий, лопочет что-то на ухо. Надулась Крысь. Хвостом семижильным поигрывает. Глазами зырк-зырк.

- Я-то думала, мы с вами одна большая серая семья. А вы супротив меня заговор замышляете?! Признавайтесь. Считаю до одного.

Тут все с мест как повскакали, закричали:

- Я, виноват, я!

- Нет, я главный злодей!

- Скорее меня хватайте!

Усмехнулась Крысь:

- Кто кричит, тот не вредит. А настоящие-то изменщики затаились.

И прямо на Мисаила уставилась. Неужто про дырку от сыра дозналась? Или про стишки, что он анадысь проглотил:

- Губы ее словно черешни,
Кожа как брынза с Фудзи,
Ай да, блин, Таня-сан!


У него тогда прям слюнки потекли, видать, кто приметил и снаушничал.

А Крысь теперь на Машутку пялится. Мисаила даже ревность взяла. Невеста, как-никак.

Вдруг Крысь как прыгнет! как цапнет с ее бантика заколку! А там - Микки-Маус. Эх, зачем же она надела его допрежь свадьбы...

- Кто тебе дал этого заморского грызуна, монстра морального? - рычит Крысь.

И сразу все вокруг на Машутку окрысились:

- Небось, спишь и видишь ихний бездуховный Мышингтон!

- Приходи, мол, дядя Маус, нашу детку покачать, да?!

- Ужо они укачают! Развалят великую крысиную империю, что раскинулась от Стенки до самого Шкафа!

Машутка со страху еще белее стала. Жвакнула Крысь когтями:

- Не сознаешься - сделаю из тебя чучело!

Все в стороны так и брызнули. И Миша тоже. В суете обронил дырку от сыра. Сглотнул только на бегу скупую мужскую слюну. Не до сыру, быть бы живу. И Машутку спасти.

Кто бы надоумил, как Крысь перехитрить? Может, Чудо-Мышь?

Сказывают, в непролазной чащобе схоронен где-то стародавний Компунтер. Выдолблен он из цельного дуба, огни по нему ходят бесовские, письмена бегучие... Состоит при том Компунтере особая мышь. Ей ото всех почет и уважение, потому как никто окромя нее в этом колдовстве ничего не тумкает.

Помчался Мисаил, не разбирамши дороги. Пужлецы порскают, бабраки кармалят, а он бежит. Вдруг вывеску видит: "Непролазная Чащоба Номер Один". Сидит под ней диковинная мышь: ни лап, ни хвоста, одно соображение. Это у ней, видать, опосля Утопии...

- Знаю уже, Миша, твою беду, - говорит она ему. - Трудная ситуация. Никому еще не удавалось убежать от Крыси.

- А, может, ее саму увести? - пискнул с надеждой Мисаил.

Вздохнула Чудо-Мышь:

- Пытался ее выманить и крысолов с волшебной дудочкой, и Козел на саксе, и Филадельфийский симфонический оркестр под управлением Юджина Орманди - не идут крысы ни за кем!

- Выходит, пропадать Машутке... - вконец опечалился он.

Чудо-Мышь задумалась и спрашивает:

- Что, по-твоему, Крысь любит больше всего?

- Себя, любимую! - выпалил Мисаил.

- Теплее, теплее, - оживилась старая. - Ну, а из чтения что?

- Про то, какие все вокруг обалдуи и уроды, а она одна умная, честная и красивая. И чтоб жалостливо было. Да где ж такое взять: книжки-то все уже погрызены.

- Горячо! - засияла чудо-мышь. - 451 по Фаренгейту!

Ткнула она в Компунтер - в нем словно пчелиный рой загудел, и письмена поплыли туманные: "... в старомодной шляпе, украшенной бумажными бульденежами, фруктами и конфитюром, она брела по предрассветным улицам, выложенным засушенными в альбоме цветками и печально-непарными пуговичками...".

Сторожко глядя на Компунтер, Мисаил спросил:

- Навроде гуслей-самогудов?

- Потом объясню. А сейчас возьми, пожалуйста, лэп-топ... ну, вот этот чемоданчик, Войдешь во дворец - нажми на красную кнопку, появится текст. Если Крысь увлечется чтением, веди ее по старой Стругацкой тропе. Как потянет Оруэллом, поверни направо, к топи. Брось туда лэп-топ и беги без оглядки. Крысы увязнут, а вы с Машенькой будете жить долго и счастливо, и выйдете на пенсию в один день. Без всяких катаклизмов.

Хотел Мисаил ей поклониться в ноги - так у нее ж и ног нету. Молвил только:

- Век тебя, бабушка, помнить буду!

- Помоги лучше добавить памяти к нашему компьютеру. А то он вчера полдня вспоминал, как его зовут. Да и мне пора на покой, как-никак, сорок мегабайт без капитального ремонта...

Мисаил не слушал уже старую. Хвать волшебный сундучок и припустил, что было сил. Бежит, мечтамши, как станет Крысь бултыхаться в топи, криком кричать: "Караул! Почетный караул!!"

Но только ступил он в хоромину, с ним самим приключилась катаклизма. Набежала стража:

- Чего волочешь?

Откуда смелость взялась - рыкнул в ответ:

- Пади, гады гнидские! Велено передать в личные лапы Ихнего Крысочества.

Те стоят обалдемши. А Мисаил совсем разошелся: мол, отворите мне темницу, дайте мне мою девицу! И так в рифму орал, что стражники с перепугу Машутку привели. Увидела она нареченного, слезами горючими залилася:

- Что ж ты нагрянул не предупредимши? Подожди, я хоть накручусь!

Мисаил ее в охапку и к дверям. А там уже Крысь стоит, улыбается.

- Ну-ка, показывай, что принес, - сипит. И облизывается, маникюр свой об наждак вострит...

Распахнулся волшебный сундучок. Но тут прыгнула Крысь на Мисаила. Успел он торкнуть кнопочку заветную - поплыли голубые буквицы. Глянула на них Крысь, да так, читаючи, в воздухе и зависла: "...брови ее пахли розами и дождем, манила палисандровая мансарда, прищемленная сдвинутыми пластами времени, и не замечает Амалия Вергилиевна, что свалялись волосы ее цвета моченой вязиги, и затупился старинный лорнет, и на облупленной камее уже не девочка с персиками, а старуха с сухофруктами, но все так же лампочки на коммунальной кухне светятся дымчатыми топазами, которые, между прочим, полагается чистить горячей манной крупой и непременно на второй день полнолуния, когда птица Алконост сносит свое волшебное крутое яйцо...".

Сделал Мисаил шажок, другой, третий.... Крысь заворчала, клыки ощерила, но идет следом, читает. Тьфу-тьфу, не спугнуть бы!

А из голубого тумана все новые слова набегали: "...таинственная полногрудая ночь летит над миром, Петр Степанович спит головой в никуда, его вышитая тусклым серебром соплей бархатная наволочка безнадежно колеблется от дыхания, спят в разных направлениях миллионы других людей, таких же растерянных, неприкаянных, а остальные тяжко вздыхают, постепенно заливая горькими слезами соседей снизу, те - еще более нижних, и весь отсыревший, в душных зарослях красной персидской сирени, мир постепенно оседает, словно печальный чайный гриб, лишенный родительской ласки и заварки...".

Две большие голубые слезы скатились из глаз Крыси в ее уши. Шла она по пятам за Мисаилом, как завороженная, а за ней - все крысиное воинство. Прибавил он шагу, повернул к топи. Недолго вам, думает, гулять, твари клыкастые. Еще немножко продержаться бы... А Крысь уже вслух читает, с подвывом: "Почему одним все широе, леркое, бротистое, а другим только плявое и мяклое, ну, почему?"

И тут на Мисаила вдруг тоже нахлынуло. Всколыхнулось все пережитое, все наспех проглоченные им книги: кто он? куда идет? что делать? кто виноват? камо грядеши? как тебе служится, с кем тебе дружится? зачем крутится ветр в овраге, подъемлет лист и пыль несет? куда мчишься ты, птица-тройка, семерка, туз? как закалялась сталь? паду ли я, стрелой сраженный? ты жива ль еще, моя старушка?

И заплакал он слезами горючими, жалея всех на свете, и жизнь свою разнесчастную, и любовь загубленную, и даже Крысь злобную, одинокую...

...- Изволите неудовольствовать, ваш-личество? - кто-то почтительно взял под локоток. - Эй, служивые!

В ответ грянуло:

- Ура Мисаилу Великому!

- Салют из Царь-Пушки в честь Царь-Мышки!

И крысий хор запел новый гимн:

"Микки-Маус,
Санта-Клаус -
Вас завидев,
От счастья икаю-с!"


Мисаил усом дернул. Герольдничий шепнул на ушко:

- Желаете призвать для любовных утех королеву Машутку?

- Хватит мышеложества, - буркнул царь.

- Понял-с! Вчера из Лас-Вегаса прибыли такие кисы - может, их кликнуть?

- Кликнуть... - Мисаил задумался. Под рукой сама собой возникла Чудо-Мышь. Он кликнул на черную норку-каморку. Из нее показалась Крысь. Маленькая, обтерханная, с покрасневшими от чтения глазами. Стала на задние лапки, покорно уставилась на Мисаила. Мол, ешь меня хоть с маслом, хоть без - я вся твоя!

Но ему уже расхотелось рвать ее на куски. Расправил Мисаил лапы - из них мигом выросли крылья. Поправ тугие законы пространства, взлетел. Ага, вот что такое невесомость...

- Сестра моя, Крысь! - позвал он. - Пора, брат, пора...

И они вдвоем полетели туда, где водят хоровод нежные, как крем-брюле, облака и полощется на ветру закат, словно сшитый из смеха малиновок.

- Только раз бывает в жизни встреча, ... - затянул баском Мисаил.

...- Я ехала домой, я думала о вас! ...- хриплым сопрано подпевала Крысь.

Мальчик, который никак не хотел засыпать, вдруг показал в окно:

- Мама, мама, что это?!

- Скоро осень, летучие мыши улетают в теплые страны, - улыбнулась ему мать. Он уснул, а она еще долго провожала глазами таявшие в воздухе силуэты, и думала, что ей тоже пора на юг, где уже триста страниц ждет ее, а может, и не ее, Сергей Никандрович, а, может, Альбрехт Дюрерович, он нервно ходит по черному от тоски песку, потеет от любви, поминутно поглядывая на часы, на компас, на календарь, и букет отцветших пластмассовых георгин в его руке издает нестерпимо волнующий аромат - то ли Бунин для бедных, то ли Улицкая для богатых, неважно, ведь скоро она поедет туда и сойдет на маленькой станции "Счастье-Сортировочная", но тут в ней проснулся мстительный зверек, сныть подвальная, и ей захотелось разбить чье-нибудь сердце или хотя бы откусить кому-то нос - на память об осинах осени, о рассохшейся любви, это истинное чувство согреет ее холодные члены путеводной звездой, и пойдет она вслед за обрюзгшим купидоном от мечты к мечте, из рассказа в рассказ, из книги в книгу...

Семен Лившин