Господа, из-за неблагоприятных условий или отсутствия времени
большинство людей покидают этот мир, не задумываясь над сущностью его. У
тех же, кто пробует сделать это, заходит ум за разум, и они принимаются за
что-нибудь другое. К ним отношусь и я. По мере того как я делал карьеру,
место в "Who`s Who", отводимое моей особе, из года в год становилось все
обширнее, но ни в последнем издании, ни в последующих не будет ничего
сказано о том, почему я бросил журналистику. И вот именно об этом и будет
моя история, которую в иных обстоятельствах я, конечно, не стал бы
рассказывать.


Я знал одного способного парня, решившего построить чувствительный
гальванометр, и ему это удалось - слишком хорошо. Стрелка отклонялась даже
тогда, когда отсутствовал ток, так как прибор реагировал на колебания
земной коры. Этот пример может быть взят эпиграфом к моей повести.
Тогда я был ночным редактором иностранной службы ЮПИ. Многое мне там
пришлось повидать, в том числе и введение автоматизации в газетном деле.
Пришлось расстаться с живыми метранпажами и начать работать с компьютером
IBM-0161, специально приспособленным для подобной работы. Остается лишь
сожалеть, что я не родился лет на сто пятьдесят раньше. История моя
начиналась бы тогда словами "увез графиню де...", а когда я дошел бы до
того, как, вырвав вожжи из рук возницы, я начал хлестать коней кнутом,
чтобы уйти от погони наемников ревнивого мужа, мне не пришлось бы
объяснять вам, что такое графиня и в чем состоит похищение.
Теперь не все так просто. Компьютер IBM-0161 - не только механический
метранпаж. Это демон скорости, сдерживаемый разными инженерными штучками
так, чтобы человек поспевал за ним. Компьютер заменяет от десяти до
двенадцати человек. Он соединен с сетью телетайпов, и то, что выстукивают
наши корреспонденты в Анкаре, Багдаде, Токио, в тот же момент попадает в
его цепи. Он обрабатывает все это и воспроизводит на экране по очереди
разные варианты страниц утреннего выпуска. Между полночью и третьим часом
утра - временем окончания номера - он может обработать до пятидесяти
вариантов выпуска. Какой из вариантов пойдет в машину - решает дежурный
редактор. Метранпаж, которому пришлось бы сделать не пятьдесят, а только
пять вариантов верстки номера, сошел бы с ума. Компьютер же работает в
миллион раз быстрее каждого из нас, вернее, он мог бы так работать, если
бы ему позволили.
Я вполне сознаю, как много привлекательного теряется в моей истории
из-за таких отступлений. Много ли осталось бы от красоты графини, если бы
я не воспевал алебастровую красоту ее бюста, а говорил о его химическом
составе? Мы живем в трудное для рассказчиков время, внятное повествование
стало анахронизмом, а чтобы понять сенсацию, нужно копаться в
энциклопедиях и университетских учебниках. Но средства против этого еще
никто не выдумал.
Наша совместная с IBM работа была поразительной. Как только поступало
новое сообщение - происходило это в большом круглом зале, наполненном
безустанным стуком телетайпов, - компьютер сразу заверстывал его для пробы
в макет страницы. На экране только, разумеется. Все это - игра электронов,
света и тени. Некоторые жалеют людей, которых компьютер лишил работы. Я им
сочувствую. У компьютера нет самолюбия: он не нервничает, если за пять
минут до трех не получено последнее сообщение, у него нет домашних
неприятностей, он не берет взаймы перед первым числом, не мучается и не
дает понять, что разбирается в деле лучше вас, а главное - не обижается,
если то, что было заверстано на первой странице, ему приказывают перенести
на последнюю страницу и набрать нонпарелью. Вместе с тем он неслыханно
требователен; не сразу можно это осознать. Если он говорит "нет", то это
"нет" окончательное, безапелляционное, как приговор тирана, которому
невозможно противоречить! Но поскольку он никогда не ошибается, все огрехи
утреннего выпуска имеют только одного автора: им всегда является человек.
Конструкторы IBM абсолютно все предусмотрели за исключением одной
мелочи: телетайпы, как бы их ни монтировали и ни устанавливали, всегда
вибрируют при работе, подобно пишущей машинке, печатающей с большой
скоростью. Из-за этой вибрации контакты кабелей, соединяющих редакционные
телетайпы с компьютером, постепенно ослабляются, и кабели выпадают из
гнезд. Случается это редко, раз или два в месяц. Возникающее при этом
неудобство - нужно встать и воткнуть кабель на место - невелико, и никто
не требовал заменить контакты. Каждый из нас, дежурных, знал об этом, но
особенно не огорчался. Возможно, сейчас контакты уже заменены. Если так,
то открытие, сделанное мной, уже не будет повторено.
Было это в канун Рождества. Номер я закончил около трех пополуночи - я
любил оставлять себе хоть несколько минут в запасе, чтобы отдышаться и
выкурить трубку. Я с удовольствием думал, что ротационная машина ждет уже
не меня, а последнее сообщение - депешу из Ирана, где утром произошло
землетрясение. Агентства передали только отрывки сообщения корреспондента
- после первого толчка произошел второй, настолько сильный, что прервалась
кабельная связь. Молчало и радио, и мы считали, что радиостанция лежит в
развалинах. Мы делали ставку на нашего человека: был им Стэн Роджерс.
Щуплый как жокей, он не раз втискивался в какой-нибудь военный вертолет,
когда все места уже были заняты: для него делалось исключение, так как
весил он не больше чемодана.
На экране виднелся макет титульной страницы с последним белым пустым
прямоугольником. Связи с Ираном по-прежнему не было. Хотя стучало сразу
несколько телетайпов, но звук, с каким включился турецкий, я тут же узнал.
Это дело навыка, который приобретается бессознательно. Удивило меня то,
что белый прямоугольник остался пустым, хотя слова должны были появиться
на экране сразу же при включении телетайпа, но эта пауза продолжалась не
больше секунды или двух. Затем текст сообщения, впрочем очень короткого,
появился целиком, что меня поразило. Помню его на память. Заголовок уже
был готов; под ним шел текст: "В Шерабаде между десятью и одиннадцатью по
местному времени дважды повторились подземные толчки силой в семь и восемь
баллов. Город лежит в развалинах. Число жертв оценивается в тысячу, шесть
тысяч потеряли кров".
Раздался сигнал, которым меня вызывала типография, - было ровно три
часа. Так как при таком лаконичном тексте оставалось свободное место, я
разбавил текст двумя дополнительными фразами и, нажав клавиш, отправил
готовый номер в типографию, где, переданный прямо линотипистам, он пошел в
набор и на ротационную машину. Моя работа была закончена: я встал, размял
суставы, зажег погасшую трубку и тут увидел лежавший на полу кабель. Он
выскочил из гнезда. Кабель телетайпа из Анкары. Именно этим телетайпом
пользовался Роджерс. Когда я поднимал кабель, у меня промелькнула
совершенно нелепая мысль, что он уже лежал так до того, как отозвался
телетайп. Ясно, это был абсурд, ибо как мог компьютер без соединения с
телетайпом принять сообщение? Не торопясь я подошел к телетайпу, оторвал
бумагу с отпечатанным текстом и поднес его к глазам. Он показался мне
несколько иначе составленным, но я устал, чувствовал себя разбитым, как
обычно в эту вору, и не доверял памяти. Я включил еще раз компьютер, желая
увидеть первую страницу, и сравнил оба текста. Действительно, они
разнились между собой, однако незначительно. Текст телетайпа выглядел так:
"Между десятью и одиннадцатью местного времени произошли два следующих
друг за другом толчка в Шерабаде, силой в семь и восемь баллов. Город
полностью разрушен. Число жертв превышает пятьсот, а лишенных крова -
шесть тысяч". Я стоял, поглядывая то на экран, то на лист бумаги, не зная,
ни что думать, ни что делать. По смыслу оба текста были очень похожи,
единственная существенная разница лишь в числе жертв: Анкара дала эту
цифру как пятьсот, а компьютер удвоил ее. Обычный рефлекс журналиста
заставил меня соединиться с типографией.
- Послушай, - сказал я Лэнггорну (он был тогда дежурным линотипистом),
- обнаружилась ошибка в иранском сообщении, первая полоса, третья колонка,
последняя строка. Должно быть не тысяча...
Тут я остановился, так как турецкий телетайп вновь заработал и начал
выстукивать; "Внимание. Последнее сообщение. Внимание. Число жертв
землетрясения оценивается теперь в тысячу. Роджерс. Конец".
- Ну, что там? Как должно быть? - запрашивал снизу Лэнггорн.
Я вздохнул.
- Извини меня, парень, - сказал я ему. - Ошибки нет. Виноват. Все в
порядке. Пусть идет, как есть.
Положив быстро трубку, я подошел к телетайпу и прочитал это добавление
раз шесть. И каждый раз мне это все меньше нравилось. Было такое ощущение,
будто пол под ногами становится мягким. Я обошел компьютер, поглядывая на
него с недоверием, даже с некоторой долей страха. Как это ему удалось? Я
ничего не понимал и чувствовал, что чем больше буду задумываться над
происшедшим, тем труднее мне будет разобраться.
Дома, уже в постели, я не мог заснуть. Я пытался во имя психического
здоровья запретить себе думать о столь дикой истории. Если говорить
всерьез, это была мелочь. Я знал, что никому не могу о ней рассказать:
никто бы мне не поверил. Приняли бы все это за шутку - наивную и плохую. И
только когда решил не ограничиться увиденным, а начать регулярные
наблюдения за поведением компьютера при отключении телетайпов, я
почувствовал что-то вроде облегчения, во всяком случае достаточного, чтобы
заснуть.
Проснулся я в довольно хорошем настроении, и черт знает каким образом
мне стала понятна разгадка или по крайней мере что-то могущее сойти за
разгадку. Работая, телетайпы вибрируют. От их вибрации выпадают даже
кабели из гнезд. Не может ли их вибрация быть источником альтернативных
сигналов? Даже я с моим скудным и медленно действующим человеческим умом
улавливал различие в звуках отдельных телетайпов. Парижский я узнавал в
момент пуска по характерному металлическому удару. Приемное же устройство
в сотни раз более чувствительно, и оно вполне может различать и едва
уловимую разницу между ударами литер. Конечно, на сто процентов это
невозможно, потому компьютер не повторил слово в слово текст телетайпа, а
несколько переиначил его: попросту сам добавлял то, чего не хватало в
информации. Что же до числа жертв, то здесь он проявил себя как
математическая машина: между числом разрушенных домов, временем, когда
произошло землетрясение, и числом погибших должна существовать
статистическая корреляционная зависимость. Сообщая истинную цифру,
компьютер, возможно, воспользовался своими способностями молниеносно
выполнять расчеты; отсюда и получалась эта тысяча жертв. Наш
корреспондент, который не проводил таких подсчетов, а добросовестно
передал цифру, сообщенную ему на месте, вскоре послал поправку, получив
более точную информацию. Компьютер оказался на высоте потому, что он
основывал свое сообщение не на слухах, а на точном статистическом
материале, хранившемся в его ферритовой памяти. Это объяснение меня
целиком успокоило. Ведь IBM-0161 не пассивное передаточное звено; если
телетайп делает орфографическую или грамматическую ошибку, ошибка эта на
долю секунды появляется на экране компьютера и в тот же миг заменяется
правильным выражением. Иногда это происходит настолько быстро, что человек
не успевает заметить исправление и обнаруживает его позднее, когда
сравнивает текст телетайпа с текстом на экране компьютера. IBM не только
автоматический метранпаж; он соединен с сетью подобных машин агентств и
библиотек, и от него можно требовать дополнительных данных, обогащающих
слишком тощую информацию. Словом, я объяснил себе все очень хорошо и решил
сделать несколько проб во время ближайшего дежурства, но не говорить о них
никому, так же как и о случившемся в канун Рождества, ибо так было
благоразумнее.
Возможностей у меня было достаточно. Уже через два дня я опять сидел в
зале иностранной службы, и, когда Бейрут начал передавать сообщение о
гибели подводной лодки Шестого флота в Средиземном море, я встал и, не
спуская глаз с экрана, на котором быстро появлялись слова текста,
украдкой, спокойным движением вынул кабель из гнезда. В течение шести
секунд текст так и оставался оборванным на полуслове, как будто бы
компьютер не знал, что делать дальше. Однако удивление его продолжалось не
долго; почти сразу же начали появляться на белом фоне следующие фразы; я
лихорадочно сравнивал их с текстом, выбиваемым телетайпом. Повторилась уже
известная мне история - компьютер воспроизводил телетайпное сообщение, но
только иными словами: "представитель Шестого флота сообщил" вместо
"сказал", "поиски продолжаются" вместо "идут"; еще несколько подобных
мелочей отличало тексты.
Известно, с какой легкостью человек привыкает к необычному, если он
понимает или если ему кажется, что он понимает его механизм. У меня
создалось уже впечатление, что я играю с компьютером, как кот с мышью, что
я дурачу его, что полностью владею положением. Макет номера светил еще
многочисленными лысинами, и сообщения, которые должны были их заполнять,
приходили сейчас в пиковые моменты по нескольку одновременно. Я находил
поочередно в общем пучке соответствующие кабели и вытаскивал их один за
другим из гнезд, так что оказался с шестью или семью кабелями в горсти.
Компьютер спокойнейшим образом продолжал работать дальше и когда не был
соединен ни с одним из них. Что же - решил я - компьютер различает по
звуку выстукиваемые литеры и слова, а что он не может уловить - мгновенно
дополняется с помощью экстраполяции или какого-нибудь еще математического
метода.
Я действовал, как в трансе. Сосредоточившись, я ждал пробуждения
очередного телетайпа, а когда застучал римский, дернул за кабель, и так
сильно, что не только он оказался у меня в руке, но одновременно выпал и
другой кабель - тот, по которому передавалось питание на телетайп, и
аппарат, конечно, замер. Я уже хотел вставить кабель питания обратно, но
что-то как будто толкнуло меня, в я глянул на экран.
Римский телетайп молчал, а компьютер как ни в чем не бывало заполнял
место, оставленное для итальянского правительственного кризиса под
рубрикой "Последние известия". С затаенным дыханием, чувствуя, что снова
творятся странные вещи с полом и моими коленями, я подошел к экрану и
невинные слова "...назначил премьером Батиста Кастеллиани..." прочитал,
как депешу с того света. Я торопливо подключил римский телетайп к главному
силовому кабелю, чтобы как можно скорее сравнить оба текста.
О, сейчас разница между ними была значительно больше, однако компьютер
не отклонился от правды, то есть от содержания сообщения. Премьером
действительно стал Кастеллиани, но фраза эта была в ином контексте и на
четыре строки ниже, чем на экране. У меня создалось впечатление, что два
корреспондента, независимо друг от друга узнав об одном и том же событии,
по-своему составили и отредактировали текст заметки. Со слабеющими
коленями я сел, чтобы в последний раз попытаться спасти свою гипотезу, но
чувствовал, что это напрасный труд. Весь мой рационализм рухнул в одно
мгновение: как же мог компьютер прочитать текст по вибрации телетайпа,
если телетайп был глух и мертв, как пень? Он никак не мог почувствовать
вибрации телетайпа в Риме, на котором работал наш корреспондент! Мне стало
нехорошо. Если бы кто-нибудь вошел, я мог бы вызвать бог знает какие
подозрения - потный, с блуждающим взглядом, с горстью кабелей, которые я
все еще сжимал вспотевшими руками, я был похож на злоумышленника,
застигнутого на месте преступления.
Чувствовал я себя, как крыса, загнанная в угол, и действовал, как
разъяренная крыса, - начал лихорадочно отключать все телетайпы, так что
через мгновение замер стук последнего из них. Я остался в могильной
тишине, наедине с моим компьютером. И тогда произошла поразительная вещь,
может быть, еще более странная, чем то, что уже было раньше. Хотя макет
номера не был еще готов, поступление текста сильно замедлилось. Более
того, в новом, медленно поступавшем тексте появились фразы, лишенные
точного содержания, бессмысленные, одним словом, так называемая вата. Еще
с минуту ниточки строк ползли по экрану на свои места, затем все вдруг
остановилось.
Несколько текстов имели абсурдно-комический характер. Среди них была
заметка о футбольном матче, в которой вместо окончательного счета
содержалась пустая фраза о прекрасном поведении игроков обеих команд.
Очередные сообщения из Ирана прерывались утверждениями, что землетрясения
- явления космического масштаба, так как они наблюдаются даже на Луне.
Сообщалось это ни к селу, ни к городу. Загадочные источники, откуда
компьютер до сих пор тайно черпал вдохновение, иссякли.
Однако прежде всего нужно было сверстать номер, поэтому я поспешно
включил все телетайпы, и о том, что мне пришлось наблюдать, смог
поразмыслить только после трех часов, когда начала работать ротационная
машина. Я знал, что не успокоюсь, пока не докопаюсь до источника этой
блестящей демонстрации надежности и не менее блестящего ее нарушения.
Непосвященному пришла бы мысль, что попросту следовало бы задать
соответствующий вопрос самому компьютеру: коль скоро компьютер такой
мудрый, а одновременно такой безотказно послушный, пусть он и сообщит,
каким образом и благодаря каким механизмам он работает отключенный, а
также объяснит, почему затем останавливает эту работу. Такие мысли
появляются под влиянием популярных рассказов об электронных мозгах, но с
компьютером нельзя разговаривать так, как с человеком - безразлично, умным
или глупым, - он вообще ведь не личность! С таким же успехом можно
ожидать, что испорченная пишущая машинка скажет нам, где и как ее можно
исправить. Компьютер перерабатывает информацию, к которой он не относится
осмысленно. Фразы, выдаваемые им, это поезда, идущие по рельсам
синтаксиса. Если они сходят с рельс, значит, что-то действует в нем
неправильно, однако сам он ничего об этом не знает, и потому имеются все
основания говорить о "нем" только как о лампе или столике.
Наш IBM умел самостоятельно составлять и пересоставлять тексты
стереотипных газетных сообщений - больше ничего. О том, какое значение
имеют отдельные тексты, всегда должен был решать человек. IBM мог
объединить две взаимодополняющие заметки в одну, подобрать нужное
вступление для содержательных сообщений, например, для депеш, используя
готовые образцы таких решений, которых у него были сотни тысяч. Это
вступление соответствовало содержанию депеши только потому, что IBM,
проводя статистический анализ, выхватывал так называемые ключевые слова;
если, например, в депеше повторялись слова "ворота", "штрафной", "команда
противника", то он подбирал что-нибудь из спортивного репертуара. Одним
словом, компьютер подобен железнодорожнику, который может соответствующим
образом перевести стрелку, сцепить поезд и отправить вагоны в нужном
направлении, ничего не зная о ценности их груза. Он ориентируется в чисто
внешних особенностях слов, предложений и высказываний - тех, которые
поддаются математическим операциям анализа и синтеза. Невозможно было
ожидать от него какой-либо помощи.
В размышлениях я провел дома ночь без сна. В работе компьютера я
заметил такую закономерность: чем дольше он был отключен от источников
информации, тем хуже ее реконструировал. Мне это показалось вполне
понятным, если учесть, что я работаю в журналистике двадцать два года. Как
вы знаете, редакции таких многотиражных еженедельников, как "Тайм" и
"Ньюсуик", действуют независимо друг от друга. Сближает их лишь то, что
существуют они в одном и том же мире и располагают примерно одинаковыми
источниками информации. Кроме того, они имеют и во многом похожих
читателей. Потому-то и неудивительно сходство многих статей, помещаемых в
них. Вытекает оно из своеобразного совершенства в приспособлении к рынку,
достигнутого обеими конкурирующими между собой редакциями. Составление
еженедельных обзоров мировых событий либо событий в одной стране - дело
техники, а когда их пишут вот с этих позиций, то есть с позиций
журналистской элиты Соединенных Штатов, при условии одинакового
образования, аналогичной исходной информации и при желании добиться
оптимального воздействия на читателя, то нет ничего удивительного, что
тексты, составленные одновременно и независимо один от другого, напоминают
нередко близнецов. Сходство их проявляется не в одинаковости фраз, а в
общей установке, тоне, эмоциональной настроенности, расстановке акцентов,
освещении некоторых скабрезных подробностей, противопоставлении
контрастных черт, например относящихся к характеристике какого-либо
политика; то есть все, что способно привлечь внимание читателя и внушить
ему, что он находится у надежнейшего источника информации, - все это и
составляет арсенал средств каждого опытного журналиста. В известном смысле
наш IBM был "макетом" такого журналиста. Он знал способы и приемы, иными
словами умел то, что и каждый из нас. Благодаря рутине,
запрограммированной в нем, он оказался гением цепкой фразеологии,
шокирующего сопоставления данных, наивыгоднейшей подачи; обо всем этом я
знал, но знал я также, что расспросить его невозможно. Почему, будучи
отключенным от телетайпов, он продолжал так хорошо работать? Почему эта
работа так быстро прекращалась? Почему он начинал затем бредить? Я еще
надеялся, что сам смогу найти ответы.
Перед очередным дежурством я позвонил нашему корреспонденту в
Рио-де-Жанейро с просьбой, чтобы он в начале ночного сеанса прислал
короткое ложное сообщение об итогах встречи боксеров Аргентины и Бразилии.
Он должен был сообщить обо всех победах бразильцев как о победах
аргентинцев и наоборот. В момент нашего разговора итоги встречи не могли
быть известны; встреча начиналась поздно вечером. Почему я обратился
именно в Рио-де-Жанейро? Потому, что я просил о вещи, неслыханной с
профессиональной точки зрения, а Сэм Гернсбек, который был там нашим
корреспондентом, - мой приятель того редкого и наиценнейшего сорта людей,
которые никогда ни о чем не спрашивают.
Мой опыт позволял мне сделать предположение, что компьютер повторит
фальшивое сообщение - то, которое отстучит Сэм на своем телетайпе (не буду
скрывать, что на эту тему у меня уже была готова гипотеза: я предположил,
что телетайп становится как бы радиопередатчиком, а его кабели выполняют
функции антенны; мой компьютер, как я считал, способен улавливать
электромагнитные волны, создающиеся вокруг кабелей в зале, так как
чувствительность его, как приемника, вероятно, высока). Сразу же после
посылки ложного сообщения Гернсбек должен был его опровергнуть; первое из
них я бы" конечно, уничтожил, чтобы от него и следа не осталось.
Придуманный мной план казался мне очень тонким. Чтобы опыт был еще более
убедительным, я решил до перерыва в матче сохранять нормальное соединение
телетайпа с компьютером, а после перерыва - телетайп отключить.
Не буду описывать моих приготовлений, эмоций, всей обстановки той ночи,
а только скажу вам, что произошло. Компьютер сообщил, то есть заверстал в
макет номера до перерыва ложные итоги встречи, а после перерыва -
правильные. Бы понимаете, что это значило? До тех пор пока был подключен
телетайп, он ничего не реконструировал, "не комбинировал" - повторял
просто слово в слово то, что передавалось по кабелю из Рио. Отключенный
же, он перестал полагаться на телетайп, а также и на кабели, которые
согласно моему предположению выполняли роль антенны, и сообщил
действительные итоги соревнования! То, что в это время выстукивал
Гернсбек, не имело для него никакого значения.
Но это еще не все. Он угадал действительные результаты всех встреч -
ошибся только относительно последней, встречи тяжеловесов. Одно оказалось
несомненным: в момент отключения он переставал быть зависимым от телетайпа
- и того, который был у меня, и того, который был в Рио. Сведения он
получал каким-то иным путем.
Вспотевший, с потухшей трубкой, я попытался переварить все это, и тут
заработал бразильский телетайп: Сэм подал истинные результаты, как мы
договорились. В заключительном сообщении он сделал поправку: результат боя
в тяжелом весе был аннулирован решением судей, которые признали, что вес
перчаток аргентинца - победителя на ринге - не соответствует правилам.
Итак, компьютер не ошибся ни разу. Мне необходимо было еще одно
сообщение. Я получил его после окончания работы над номером, позвонив
Сэму, - он уже спал у себя и, проснувшись, ругался, как сапожник. Легко
было его понять, потому что вопросы, которыми я его засыпал, выглядели
глупо, по-идиотски: в какое время были оглашены результаты боя в тяжелом
весе и каким образом судьи изменили решение? Сэм ответил мне и на первый и
на второй вопрос. Решение было аннулировано почти сразу после объявления
победителя, которым был аргентинец, так как судья, подняв его руку как
победителя, почувствовал через кожу перчаток грузик, спрятанный в слое
пластика и сдвинувшийся во время боя. Сэм выбежал к телетайпу прежде, чем
все это разыгралось, когда нокаутированный бразилец еще лежал на ринге.
Поэтому компьютер своей осведомленностью никак не обязан умению читать
мысли Сэма; он сообщил действительный результат боя тогда, когда Сэм еще
не знал его.
Почти полгода я проводил эти ночные эксперименты и узнал очень много,
хотя по-прежнему ничего не понимал. Отключенный от телетайпа, компьютер
сначала замирал на две секунды, затем продолжал передавать сообщение - в
течение 137 секунд. В этот промежуток времени он знал о событиях все,
после него - ничего. Возможно, я бы это еще как-нибудь переварил, но
открылось кое-что похуже. Компьютер предвидел будущее - и притом
безошибочно. Для него не имело никакого значения, касается ли информация
событий, совершившихся или только наступающих, - важно, чтобы они
происходили в интервале двух минут и 17 секунд. Если я выстукивал ему на
телетайпе вымышленную информацию, он повторял ее послушно, но при
отключенном кабеле сразу замолкал: он умел продолжать описание только
того, что в самом деле происходило, а не того, что кто-то выдумывал. По
крайней мере такой я сделал вывод и записал его в тетрадь, с которой не
расставался.
Постепенно я привык к этому, и сам не знаю когда, я начал сравнивать
это с поведением пса. Его тоже следовало навести на след, дать как бы
обнюхать начало следа - последовательность исходных событий. Как и собака,
он требовал некоторого времени, чтобы освоить факты, а когда их было мало
- замолкал, или отвечал общими фразами, или, наконец, шел по ложному
следу. Если я заранее не определял названий совершенно однозначно, он,
например, путал населенные пункты одного и того же названия. Как и собаке,
ему было совершенно безразлично, по какому следу идти, но когда уж он
выходил на него, то был совершенно безукоризненным - в течение 137 секунд.
Наши ночные опыты, которые происходили обычно между третьим и четвертым
часом утра, напоминали следственный допрос. Я пытался припереть его к
стенке, старался выработать тактику перекрестных вопросов,
взаимоисключающих альтернатив, пока мне в голову не пришла мысль, при всей
своей простоте - поразительная.
Как вы помните, Роджерс доносил о землетрясении в Шерабаде из Анкары;
иными словами тот, кто передавал сообщение, не обязательно должен был
находиться именно там, где происходило событие. Однако пока речь шла о
земных событиях, нельзя было исключить, что кто-нибудь - человек или по
крайней мере животное - наблюдает событие, а компьютер может каким-то
способом воспользоваться этим. Я решил так составить начало сообщения в
отношении места, где происходило событие, чтобы заведомо было известно,
что там никогда не было человека, - речь шла о Марсе. Я передал компьютеру
координаты Sirtis Minor и, дойдя до слов: "сейчас на Sirtis Minor царит
день; осматривая окрестности, мы видим...", я выдернул кабель из гнезда.
После секундной паузы компьютер закончил: "...планету в лучах солнца..." -
и это было все. Я переделывал это начало на разные лады раз десять, но не
вытянул с его помощью ни одной интересной подробности - все расплывалось в
общих словах. Я установил таким образом, что осведомленность компьютера не
касается планет; сам не знаю почему, но мне сделалось от этого немного
легче.
Что я должен был делать дальше? Я мог, конечно, выстрелить сенсацией
чистейшей воды, приобрести известность и немалые деньги; но я ни на минуту
не принимал этой возможности всерьез. Почему? Сам хорошо не знаю. Может
быть потому, что с оглаской тайны меня мгновенно оттеснили бы на задний
план. Я представил себе толпы техников, которые вторглись бы к нам,
экспертов, разговаривающих между собой на своем профессиональном жаргоне;
независимо от того, к каким результатам они бы пришли, я был бы сразу
отстранен от дела как баламут и неуч. Я мог бы только писать воспоминания,
давать интервью и получать чеки. Но это меня как раз меньше всего
устраивало. Я готов был поделиться с кем-нибудь тайной, но так, чтобы не
отказаться от своих прав полностью. Я решил привлечь к сотрудничеству
хорошего специалиста, которому мог бы полностью доверять.
Близко я знал только одного - Милтона Гарта из МТИ [Массачусетсский
технологический институт]. Это человек с характером, оригинальный и именно
анахроничный, так как ему плохо работается в большом коллективе, а в наше
время ученый-одиночка - вымирающий мастодонт. По образованию Гарт был
физиком, по специальности программистом, работавшим в области информации;
мне это вполне подходило. Правда, встречались мы с ним до сих пор в
своеобразной обстановке - мы оба играли в ма-джонг; другие же наши встречи
были нерегулярными, но как раз за такой игрой и можно многое узнать о
человеке. Его эксцентричность проявлялась в том, что он внезапно
произносил вслух разные странные мысли. Как-то он спросил меня: "Мог ли
Бог сотворить мир нечаянно?" Никогда нельзя было понять, говорит он
всерьез или шутит, или просто потешается над собеседником. Но у него,
несомненно, была светлая голова; условившись по телефону, я поехал к нему
в ближайшее воскресенье и, как и рассчитывал, вовлек его в мой
конспиративный план.
Не знаю, поверил ли он мне сразу - Гарт был не таков, чтобы об этом
говорить, - но, во всяком случае, проверил все, что я ему рассказал, и в
первую очередь сделал то, что мне и в голову не приходило. Он отключил наш
компьютер от федеральной сети. Сразу же исключительный талант моего IBM
как рукой сняло. Таинственная сила была не в компьютере, а в сети. Как вы
знаете, сейчас сеть насчитывает свыше сорока тысяч вычислительных центров,
но вы, может быть, не знаете (я об этом не слыхал, пока мне не сказал
Гарт), что она построена по иерархическому принципу, несколько
напоминающему нервную систему позвоночных. Сеть имеет узлы в каждом из
штатов, причем память каждого из узлов содержит больше данных, чем знают
все ученые, вместе взятые. Каждый абонент, в зависимости от времени
использования компьютеров сети в течение месяца, вносит плату, начисляемую
с помощью каких-то коэффициентов и множителей. Абоненту может
потребоваться решение проблем, слишком трудных для ближайшего компьютера;
диспетчер тогда автоматически подключает в помощь ему компьютеры из
федерального резерва; это могут быть недогруженные или работающие
вхолостую компьютеры. Задача его состоит в равномерном распределении
информационной нагрузки в сети и в наблюдении за так называемыми банками
специальной памяти, то есть содержащими закрытую информацию -
государственные, военные, прочие тайны.
У меня вытянулось лицо, когда Гарт говорил мне об этом, я никогда не
слышал, что существует сеть и что ЮПИ ее абонент; об этом я думал не
больше, чем думаешь об устройстве телефонной станции, разговаривая по
телефону. Гарт, которого нельзя упрекнуть в недостатке желчи, заметил, что
я готов изобразить мои ночные tete-a-tete с компьютером в духе бредовых
рассказов, как романтичные свидания вдали от остального мира, но совсем
по-другому к ним относится большинство абонентов, они между третьим и
четвертым часом обычно спят, из-за чего сеть в предутреннее время
используется менее интенсивно и мой IBM мог работать с гораздо большей
нагрузкой, чем утром, в часы пик.
Гарт просмотрел счета, которые ЮПИ платило как абонент, и оказалось,
что раза два мой IBM использовал от 60 до 65 процентов всей федеральной
сети. Правда, эти непостижимо большие нагрузки длились недолго, по
нескольку десятков секунд, но кто-нибудь должен же был заинтересоваться,
почему какой-то дежурный журналист агентства печати использует мощность, в
двадцать раз превышающую ту, которая необходима для подсчета всех рубрик
национального дохода? Сейчас почти все расчеты производятся машинами, и
контроль за оплатой счетов также ведется, как известно, компьютером;
компьютеры же ничему не удивляются, по крайней мере пока счета
оплачиваются вовремя; в этом не было никаких проблем, так как расчеты
ведет также компьютер - наш, бухгалтерии ЮПИ. Сошло и то, что за мой
интерес к пейзажу Sirtis Minor на Марсе ЮПИ заплатило 29.000 долларов -
довольно много, если учесть, что интерес не был удовлетворен. И хотя
компьютер тогда был нем, как камень, он тем не менее сделал все, что было
в его силах, и в течение восьми минут молчания, прерванного уклончивой
фразой, выполнил биллионы и триллионы операций - это черным по белому было
записано в счете за месяц. Другое дело, что характер этих зашифрованных
операций остался для нас загадкой. Была здесь какая-то чисто
алгебраическая магия.
Хочу предупредить вас, что это не история о духах. Потусторонние
явления, предчувствия, мистические пророчества, проклятия, призраки и все
другие честные, ясные, привлекательные и прежде всего простые создания
ушли из нашей жизни навсегда. Чтобы точнее описать дух, который вселялся в
машину IBM через главный разъем федеральной сети, следовало бы чертить
диаграммы, рисовать модели, а в качестве детективов использовать одни
компьютеры, чтобы они добирались до других. Дух нового типа рождается из
высшей математики, и потому он так неуловим. Раньше, чем я заставлю ваши
волосы встать дыбом, я должен пересказать кое-что из речей Гарта.
Информационная сеть напоминает электрическую, только вместо энергии из
нее потребляется информация. Циркуляция же - будь то электроэнергия или
информация - напоминает движение воды в резервуарах, соединенных
трубопроводами. Ток идет туда, где сопротивление наименьшее или где
потребность наибольшая. Если разорвать один из силовых кабелей,
электроэнергия сама найдет себе окольный путь, что может привести к
авариям и перегрузкам. Образно говоря, мой IBM, утрачивая связь с
телетайпом, обращался за помощью к сети, которая отзывалась на этот призыв
со скоростью более десяти тысяч километров в секунду, ибо именно с такой
скоростью идет ток в проводах. Пока вызывалась эта помощь, проходила
одна-две секунды, в течение которых компьютер молчал. Затем связь как бы
восстанавливалась, но каким именно способом - об этом мы и в дальнейшем не
имели понятия.
Все, сказанное до сих пор, имело очень наглядный физический характер и
даже поддавалось пересчету на доллары, но лишь когда добытые сведения были
чисто негативными. Мы уже знали, что нужно делать, чтобы компьютер потерял
свой необычайный талант: достаточно было отсоединить его от информационной
сети. Но мы по-прежнему не понимали, как могла ему помочь сеть и как она
добиралась до какого-то Шерабада, где в этот момент происходило
землетрясение, либо до зала в Рио, в котором происходил боксерский матч?
Сеть представляет собой замкнутую систему соединенных друг с другом
компьютеров, слепую и глухую по отношению к внешнему миру, с выходами и
входами, которыми являются телетайпы, телефонные приставки, регистраторы в
корпорациях или федеральных учреждениях, пульты управления в банках,
энергосистемах, в больших фирмах, аэропортах и так далее. У нее нет ни
глаз, ни ушей, ни собственных антенн, ни чувствительных датчиков, и, кроме
того, она охватывает только территорию Соединенных Штатов; как же она
могла получать информацию о событиях в каком-то Иране?
Гарт, который знал об этом ровно столько же, сколько и я, то есть не
знал ничего, вел себя совсем не так, как я, он сам таких вопросов не
ставил и не давал мне открывать рот, когда я пытался забросать его ими.
Когда же ему не удалось удержать меня и когда я, обозлившись, наговорил
ему неприятных вещей, легко слетающих с языка между третьим и четвертым
часом бессонной ночи, он пояснил мне, что он не гадалка, не знахарь и не
ясновидец. Сеть, как оказалось, проявляет свойства, ранее в ней не
запланированные и не предвиденные: они ограничены, как показывает история
с Марсом, но имеют физический характер, то есть поддаются исследованиям, и
исследования могут дать через некоторое время определенные результаты,
которые, вероятно, не будут ответами на мои вопросы, так как подобные
вопросы в науке вообще не принято ставить. Согласно принципу Паули, каждое
квантовое состояние может быть занято только одной элементарной частицей,
а не двумя, пятью или миллионом, и физика ограничивается только такой
констатацией, поэтому нельзя ставить ей вопрос, почему этот закон строго
выполняется всеми частицами и кто или что запрещает частицам вести себя
иначе. Согласно же принципу неопределенности, поведение частиц описывается
только статистически, и в границах этого они позволяют себе вещи
неприличные с точки зрения физики классической, даже кошмарные, так как
нарушают правила поведения, но поскольку происходит это в согласии с
принципом неопределенности, их невозможно зафиксировать на месте
преступления, где они нарушают этот закон. И опять нельзя спрашивать, как
могут частицы позволять себе эти выходки внутри зоны неопределенности, кто
им разрешил так вести себя, вопреки здравому смыслу, - такие вещи не
относятся к физике. В известном смысле действительно можно было бы
считать, что в пределах неопределенности частица ведет себя как
злоумышленник, абсолютно уверенный в своей безнаказанности, потому что
выбранный им метод действия таков, что никому не удастся его поймать на
месте преступления; но это антропоцентричный способ мышления, который не
только ни к чему не приводит, но вносит вредную путаницу, ибо элементарным
частицам приписывается человеческое коварство или хитрость.
Итак, информационная сеть, как можно судить, способна получать
информацию о том, что делается на Земле, даже оттуда, где сети вообще нет,
нет даже никаких датчиков. Можно было бы заключить, очевидно, что сеть
создает "собственное поле перцепции" с "телеологичными градиентами", или
же, пользуясь данной терминологией, выдумать иные псевдообъяснения,
которые, однако, не будут иметь никакой научной ценности; речь идет о том,
чтобы установить, что, в каких границах, при каких начальных и
ограничительных условиях сеть может произвести, а все остальное оставить
уже для будущих фантастических романов. О том, что окружающий мир можно
познавать без зрения, слуха и иных органов чувств, мы уже знаем, ибо это
доказано экспериментальными исследованиями. Предположим, что мы имеем
цифровую машину с оптимизатором, обеспечивающим максимальный темп
вычислительных процессов, и что эта машина может перемещаться по площади,
половина которой освещена солнцем, а половина не освещена. Если машина,
находясь на солнце, перегреется и темп вычислений снизится, оптимизатор
включит двигатель и машина будет перемещаться по этой площади, пока не
попадет в тень, где охладится и начнет работать лучше. Таким образом,
машина эта хотя и не имеет глаз, но способна отличить свет от тени. Пример
очень примитивный, однако он показывает, что можно ориентироваться в
окружающей обстановке, не обладая какими-либо органами чувств по отношению
к внешнему миру.
Гарт утихомирил меня, во всяком случае на некоторое время, и занялся
своими расчетами и экспериментами, а я получил возможность размышлять о
чем мне заблагорассудится. Этого он уже не мог мне запретить. Возможно,
когда какое-нибудь очередное предприятие включит в сеть свой компьютер,
думал я, критический порог сети без чьего-либо ведома окажется
превзойденным, и сеть станет организмом. И сразу же на ум приходит образ
Молоха, чудовищного паука, электронного спрута с кабельными щупальцами,
зарытыми в землю от Скалистых гор до Атлантики, который, подсчитывая
письма и распределяя пассажирские места в самолете, одновременно втайне
вынашивает страшные планы овладения Землей и порабощения людей. Все это,
конечно, чепуха. Сеть не является организмом, как бактерия, дерево, зверь
или человек; просто, достигнув критической точки сложности, она становится
системой, как становится системой звезда или галактика, когда в
пространстве накопится достаточно материи. Сеть - система или организм, не
похожий ни на один из названных, а новый, такой, какого еще не было. Мы
ее, правда, сами построили, но не знали до конца, что именно мы создали.
Мы пользовались ею, но получали только мелкие крохи, как если бы муравьи
паслись на мозге, занятые поиском среди миллионов происходящих в нем
процессов того, что возбуждает их вкусовые усики.
Гарт обычно приходил на мое дежурство незадолго до трех часов с
портфелем, набитым бумагами, термосом, полным кофе, и принимался за дело,
а я чувствовал себя дураком. Что, однако, я мог предпринять, если он был
прав с точки зрения пользы дела? Я по-прежнему размышлял по-своему,
придумывал очередные объяснения. Например, я представлял себе, как мир
мертвых до сих пор предметов - высоковольтные линии, подводные кабели
телеграфа, телевизионные антенны, даже металлические сетки ограждений,
арки и детали мостов, рельсы, подъемники, арматура в зданиях из
железобетона, - как все это импульсом из сети мгновенно превращается в
огромное следящее устройство, с которым мой IBM управляется в течение
считанных секунд. Что именно он становится центром кристаллизации этой
мощи, показывало несколько наглядных примеров. Но даже эти смутные
предположения не могли хоть как-нибудь объяснить поразительные и
неоспоримые факты - способность предвидеть события и ограничение этой
способности двумя минутами; я принужден был терпеливо молчать, ибо видел,
что Гарт полностью поглощен задачей.
Перехожу к фактам. Мы обсудили с Гартом две вещи - практическое
использование эффекта и его механизм. Вопреки ожиданиям практические
перспективы использования эффекта 137 секунд не оказались ни особенно
широкими, ни особо важными, эффект производил скорее впечатление какого-то
чисто фантастического действия. Предсказания судеб народов и хода
всемирной истории в целом не поместятся в двухминутный интервал, кроме
того, даже предсказание будущего на две минуты вперед сталкивается с
преградой, казалось бы, второстепенной, но тем не менее решающей: чтобы
компьютер начал выдавать эти свои безошибочные прогнозы, его необходимо
сперва навести на соответствующий след, нужным образом нацелить, а для
этого требуется время более продолжительное, чем две минуты, поэтому, если
речь идет о практическом использовании эффекта, то оно сводится на нет.
Длительность интервала предсказывания нельзя увеличить ни на секунду. Гарт
предполагал, что это какая-то константа универсального значения, хотя и
неизвестная нам. Конечно, можно было бы использовать эффект для игры в
рулетку или чтобы срывать банк в больших игорных домах, однако стоимость
нужного для этого оборудования было бы немалой - IBM стоит около четырех
миллионов долларов, - а организация двусторонней связи, к тому же хорошо
замаскированной, между игроком за столом и вычислительным центром тоже
была бы крепким орешком, не говоря уже о том, что сразу же могло
возникнуть подозрение в обмане. Впрочем, такое использование эффекта нас
не интересовало.
Гарт составил каталог возможностей нашего компьютера. Если спросить его
о поле ребенка, который должен через две минуты родиться у конкретной
женщины в конкретном месте, он определит пол безошибочно, однако такое
предсказание едва ли можно признать достойным стараний. Если вы начнете
бросать монету или игральную кость, сообщая компьютеру начальные
результаты серии бросков, а потом перестанете давать информацию, он
заранее определит результаты всех последующих бросков вплоть до 137
секунд, и только. Вы должны бросать эту кость или монету и сообщать
компьютеру очередные результаты, не менее 36-40 раз, что на деле
напоминает наведение собаки на нужный след - единственный среди
миллиардов, так как в любой момент бог знает сколько людей бросают монеты
или кости, а компьютер, который глух и нем, должен найти в этой массе вашу
серию бросков, как единственно нужную ему. Вы должны по-настоящему бросать
кость или монету. Если перестанете бросать, компьютер будет выстукивать
только нули, а если бросите только два раза, он покажет только два эти
результата. Ему необходимо соединение с сетью", хотя, как подсказывает
здравый смысл, сеть ему не может помочь, если кость бросают всего в двух
шагах от него, - зачем здесь нужна сеть? Но отключенный от сети, он не
выстучит ни слога - неважно, что мы не понимаем этой связи.
Заметьте, что компьютер, заранее знает, будете вы или не будете бросать
кость, а затем предугадает развитие всей ситуации, то есть не только
результат бросания кости, но и ваше поведение, во всяком случае все, что
касается вашего решения бросать или не бросать кость. Мы делали и такие
пробы. Я, например, решал бросать кость шесть раз подряд, а Гарт должен
был мне помешать или вообще сделать бросок невозможным; причем я не знал
его решения относительно этой серии бросков. Оказалось, что компьютер
заранее знал не только мой план бросания, но и поведение Гарта, то есть
знал, когда Гарт намеревался схватить меня за руку, державшую стаканчик,
чтобы я не мог бросить очередной раз. Однажды получилось так, что я хотел
бросить четыре раза подряд, а бросил за соответствующее время только три,
так как споткнулся о лежащий на полу кабель и не успел вовремя бросить
кость. Компьютер каким-то образом установил, что я должен споткнуться,
чего и сам я не ожидал, то есть он знал обо мне гораздо больше, чем я сам.
Мы обсуждали и значительно более сложные ситуации, в которых должно
было участвовать много людей сразу, например, такие, как борьба -
настоящая - за кубок с костями, но подобных экспериментов не проводили,
так как для них требовалось много времени, чего мы себе не могли
позволить. Гарт использовал также вместо костей небольшое устройство, в
котором распадались отдельные атомы изотопа, а на экране появлялись
вспышки, так называемая сцинтилляция. Компьютер не умел предвидеть их
точнее, чем физик, то есть, он давал только вероятность распада. Монет и
костей это ограничение не касалось. Очевидно, потому, что они
макроскопические объекты. В нашем же мозгу решения определяются
микроскопическими процессами. По-видимому, говорит Гарт, они не имеют
квантового характера.
Во всем этом существуют, казалось бы, противоречия. Почему компьютер
может предвидеть то, что случится через две минуты, хотя, задавая этот
вопрос, я сам еще не знаю, что сделаю этот шаг, который приведет к
осуществлению прогноза, но в то же время он не может предвидеть, какие
атомы радиоактивного изотопа распадутся? Противоречия, утверждает Гарт,
заложены не в самих событиях, а в свойствах наших представлений о мире,
особенно о времени. Гарт считает, что не компьютер предвидит будущее, а мы
сами определенным особым образом ограничены в нашем восприятии мира. Вот
его слова: "Если вообразить себе время как прямую линию, протянувшуюся из
прошлого в будущее, то наше сознание можно рассматривать как колесо,
катящееся вдоль этой линии и касающееся ее только в одной точке. Точка эта
называется текущим моментом, и она неотвратимо становится прошлым
моментом, уступая место новой точке. Исследования психологов показали, что
то, что мы считаем текущим моментом, лишенным длительности во времени, в
действительности есть протяженный отрезок, длиной несколько меньше, чем
полсекунды. Поэтому возможно, что касание с линией, представляющей время,
может быть еще более продолжительным, что можно пребывать в контакте с
большим ее отрезком в каждый данный момент и что максимальная
протяженность этого отрезка времени и составляет именно 137 секунд".
Если действительно так, говорит Гарт, то вся наша физика безнадежно
антропоцентрична, ибо исходит из основ, не имеющих ценности за пределами
человеческих ощущений и знаний. Это означает, что мир устроен иначе, чем
сейчас утверждает физика; ясновидение как предсказание будущего,
основанное на электронике или не на ней, никогда не будет иметь места.
Физика переживает кошмарные трудности из-за представлений о времени,
которое, согласно ее общим теориям и законам, должно быть обратимым, но на
деле таковым не является. Кроме того, задача измерения времени в масштабах
внутриатомных явлений создает трудности тем большие, чем меньше измеряемый
интервал времени. Причина этого, возможно, в том, что понятие текущего
момента относительно не только в эйнштейновском смысле, то есть оно
зависит и от локализации наблюдателей и от масштабности явлений в том же
самом "месте".
Компьютер пребывает попросту в своем физическом текущем моменте, а этот
момент более обширен во времени, чем наш. То, что для нас должно наступить
через две минуты, для компьютера уже наступило - в точности как то, что мы
ощущаем и видим в данный момент. Наше сознание составляет только частицу
всего происходящего в нашем мозгу, и, когда мы решаем бросить кость только
один раз, чтобы "обмануть" компьютер, который должен предсказывать всю
серию бросков, он об этом сразу же узнает.
Каким образом? Это мы можем представить себе, используя простейшие
примеры: молния и гром наблюдаются одновременно вблизи места
электрического разряда в атмосфере и разновременно при отдалении от места
разряда. Молния в этом примере - мое принятое молча решение перестать
бросать кость через несколько секунд. А гром - это момент, когда я
действительно отказываюсь от очередного броска. Компьютер каким-то
неведомым образом выхватывает из моего мозга "молнию", то есть принятое
решение. Гарт утверждает, что это имеет важные философские последствия,
ибо означает, что если мы имеем свободу выбора, то лишь за пределами 137
секунд, так что мы не можем обнаружить этого самонаблюдениями. В пределах
этих 137 секунд мозг наш ведет себя подобно телу, которое движется по
инерции и не может сразу изменить направление движения. Для того чтобы
начала действовать отключающая сила, необходимо время, и что-то в этом
роде творится в каждой человеческой голове. Все это не относится, однако,
к миру атомов и электронов, ибо там компьютер точно так же бессилен, как
наша физика.
Гарт считает, что время в действительности не похоже на какую-то линию,
что оно представляет собой скорее континуум, который на макроскопическом
уровне имеет совсем иные свойства, чем "внизу", там, где существуют только
атомные масштабы. По его словам, чем тот или иной мозг или мозгоподобная
система больше, тем протяженнее его стык с временем или с так называемым
текущим моментом, тогда как атомы не имеют таких контактов вообще, они как
бы танцуют вокруг этой точки. Одним словом, текущий момент это своего рода
треугольник: точка, нулевая протяженность там, где электроны и атомы, и
линия там, где большие тела, обладающие сознанием. Если вы скажете, что
ничего из этого не поняли, я отвечу, что я тоже ничего не понял и, более
того, что Гарт никогда не осмелился бы говорить такие вещи с кафедры или
писать о них в научных изданиях.
Собственно говоря, я рассказал вам уже все, что хотел сказать, и
остались только два эпилога - один серьезный, а другой вроде печальной
истории, которую отдаю вам безвозмездно.
Первый заключается в том, что Гарт уговорил меня передать исследования
в руки специалистов. Один из этих людей, известная фигура, сказал мне
через несколько месяцев, что после разборки компьютера и его
восстановления добиться прежнего эффекта не удалось. Мне это объяснение
показалось малоправдоподобным, потому что специалист, с которым я говорил,
носил мундир. Кроме того, ни одного слова об этой истории не появилось в
печати. Сам Гарт также был быстро отстранен от исследований. Он не хотел
бросать эту тему и однажды, после выигрыша партии в ма-джонг, сказал ни с
того ни с сего, что сто тридцать семь секунд безошибочного предвидения
есть в известных условиях разница между уничтожением и спасением
континента. На этом он умолк, как бы прикусив язык, но, уже уходя от него,
я увидел на столе том какого-то нашпигованного математикой труда о
ракетах, уничтожающих ядерные боеголовки. Возможно, он имел в мыслях такие
поединки ракет. Но все это только мои домыслы.
Второй эпилог произошел незадолго до первого, а точнее, за пять дней до
приезда тучи экспертов. Я расскажу, как все было, но заранее отказываюсь
комментировать и отвечать на любые вопросы. Было это уже в конце наших
экспериментов. Гарт должен был привести на мое дежурство одного физика,
которому казалось, что "эффект 137" имеет связь с таинственным числом 137,
напоминающим пифагорийский символ основных свойств Космоса. Первым обратил
внимание на это число покойный уже английский астроном Эддингтон. Физик не
смог, однако, прийти, и Гарт явился один около трех часов, когда номер уже
шел в машину.
Гарт научился просто феноменально обращаться с компьютером. Он сделал
несколько небольших усовершенствований, которые сильно облегчили нашу
работу. Не нужно было уже вытаскивать кабели из гнезд, так как на каждом
кабеле был установлен тумблер, и кабель отключался одним касанием пальца.
Как вы уже знаете, компьютер нельзя прямо спрашивать ни о чем, но ему
можно передавать любые тексты, напоминающие тот род безлично
отредактированной информации, каким характеризуются газетные заметки. У
нас была обычная электрическая пишущая машинка, выполняющая роль
телетайпа. На ней выстукивался соответственно составленный текст, и его
прерывали в заранее выбранный момент так, чтобы компьютер дальше сам
продолжал сфабрикованные "сообщения".
Гарт принес в этот раз игральные кости и раскладывал свои вещи, когда
позвонил телефон. Звонил дежурный линотипист Блэквуд. Он относился к
посвященным.
- Слушай, - говорит он, - у меня тут Эми Фостер, знаешь, жена Билла,
ему удалось бежать из больницы. Он пришел домой, силой отобрал у нее ключи
от машины, сел и поехал, но в известном состоянии. Она уже сообщила
полиции, а сейчас прилетела сюда, вдруг мы ей чем-нибудь поможем. Я знаю,
что это бессмысленно, но есть ведь этот твой пророк - может, он что-нибудь
придумает, как считаешь?
- Не знаю, - отвечаю ему, - не представляю себе... но... знаешь...
нельзя ее так отправлять. Пришли ее к нам, пусть поднимется на служебном
лифте.
Пока она поднималась, я объяснил Гарту, что наш коллега, журналист Билл
Фостер, за последние два года стал много пить, попивал даже на дежурствах,
за что его выгнали с работы. Тогда он начал глотать еще таблетки. В
течение месяца дважды попадал в серьезные автомобильные аварии, так как
водил машину в полусознательном состоянии, и его лишили прав. В доме был
ад, наконец с тяжелым сердцем жена вынуждена была отдать его на
принудительное лечение. А сейчас он каким-то образом выскользнул из
больницы, вернулся домой, забрал машину и выехал неизвестно куда,
разумеется пьяный, - это в лучшем случае. А может быть, и после наркотика.
Жена пришла сюда, полицию уже известила, ищет помощи - понимаете, доктор,
в чем дело? Сейчас будет тут. Как вы считаете, можно что-нибудь сделать? И
показываю глазами на компьютер. Гарт не удивился - это человек, которого
нелегко застать врасплох, - и говорит:
- Что ж, рискнем? Прошу подключить машинку к компьютеру.
Я принялся подключать ее, когда появилась Эми. Видно было, что она не
сразу отдала Биллу те ключи. Гарт пододвинул ей кресло и говорит:
- Речь идет о времени, не так ли? Не удивляйтесь вопросам, которые я
буду задавать, прошу отвечать как можно точнее. Сперва нужны подробные
данные о вашем муже: имя, фамилия, внешний вид и так далее.
Она отвечает, довольно хорошо владея собой, лишь руки ее слегка дрожат:
- Роберт Фостер, 136 улица, журналист, тридцать семь лет, пять футов
семь дюймов роста, брюнет, носит роговые очки, на шее ниже левого уха шрам
- след автомобильной катастрофы, вес 169 фунтов, группа крови нулевая...
достаточно?
Гарт не отвечает, а начинает стучать. Одновременно на экране появляется
текст: "Роберт Фостер, живущий на 136 улице, мужчина среднего роста, с
белым шрамом ниже левого уха, нулевая группа крови, выехал сегодня из дома
автомобилем..."
- Прошу указать марку автомобиля и регистрационный номер, - обращается
он к ней.
- "Рамблер", Н.-Й., 657992.
"Выехал сегодня из дома автомобилем марки "рамблер", Н.-Й., 657992 и
находится сейчас..."
Тут доктор нажал выключатель. Компьютер предоставлен самому себе.
Компьютер ни минуты не колеблется, на экране растет текст:
"...и находится сейчас в Соединенных Штатах Америки. Плохая видимость,
вызванная дождем, при низкой облачности, затрудняет вождение..."
Гарт выключает компьютер. Задумывается. Начинает еще раз писать
сначала, с той разницей, что после "находится" пишет дальше "на участке
дороги между" - тут опять прекращается приток информации. Компьютер
продолжает без колебаний: "...Нью-Йорком и Вашингтоном. Занимая крайний
ряд, обгоняет с недозволенной скоростью длинную колонну грузовых
автомобилей и четыре цистерны фирмы "Шелл".
- Это уже кое-что, - произносит Гарт, - но для нас недостаточно
направления, мы должны вытянуть больше.
Гарт приказывает мне аннулировать то, что было, и начинает еще раз:
"Роберт Фостер... - и так далее - ...находится на отрезке дороги между
Нью-Йорком и Вашингтоном между километровым столбом..." Тут Гарт выключает
кабель. Компьютер делает тогда что-то, чего мы раньше не видели. Он
аннулирует часть текста, который уже появлялся на экране, и мы читаем:
"Роберт Фостер... выехал из дома... и находится сейчас в молоке на обочине
дороги Нью-Йорк - Вашингтон. Следует опасаться, что ущерб, понесенный
фирмой "Маллер-Уорд", не будет восполнен страховым обществом Юнайтед ТВС,
так как неделю назад истек срок оплаты очередного взноса и страховой полис
не был возобновлен".
- Он сошел с ума? - спрашиваю я.
Гарт делает мне знак, чтобы я сидел тихо. Начинает писать еще раз,
доходит до критического места и выстукивает: "...Находится сейчас на
обочине дороги Нью-Йорк - Вашингтон в молоке. Его состояние..." - здесь
обрывает. Компьютер продолжает дальше: "...таково, что непригодно для
использования. Из обеих цистерн вылилось 29 гектолитров. При нынешних
рыночных ценах..."
Гарт просить меня аннулировать и это и произносит вслух:
- Типичное недоразумение, так как "его" могло относиться с точки зрения
грамматики и к Фостеру и к молоку. Еще раз!
Включаю компьютер. Гарт упорно пишет это странное сообщение. После
"молока" он ставит точку и стучит с новой строки: "Состояние Роберта
Фостера в настоящий момент...", затем обрывает. Компьютер останавливается
на секунду, далее очищает весь экран - мы видим перед собой пустой, тускло
светящийся квадрат без единого слова, - признаюсь, волосы начали у меня
становиться дыбом. Затем появляется текст: "Роберт Фостер не находится ни
в каком особом состоянии, так как он только что пересек на автомобиле
марки "рамблер" Н.-Й. 657992 границу между штатами".
"Чтоб тебя черт побрал..." - думаю, вздохнув с облегчением. Гарт с
кривой неприятной усмешкой на лице опять приказывает все аннулировать и
начинает все сначала. После слов "...Роберт Фостер находится сейчас в
месте, которое определяется..." нажимает выключатель. Компьютер
продолжает: "...по-разному, в зависимости от того, каких кто
придерживается взглядов. Следует признать, что если речь идет о личных
взглядах, то, согласно нашим обычаям и нашей Конституции, никому не
следует навязывать их насильно. Во всяком случае, этого мнения
придерживается наша газета".
Гарт встает, сам выключает компьютер и незаметно кивает мне головой,
чтобы я выпроводил Эми, которая, как мне кажется, ничего из этой магии не
поняла. Когда я вернулся, он звонил по телефону, но говорил так тихо, что
я ничего не разобрал. Положив трубку, он посмотрел на меня и сказал:
- Он выскочил на другую сторону дороги и столкнулся в лоб с цистернами,
которые везли молоко в Нью-Йорк. Жил еще около минуты, когда его
вытаскивали из машины, поэтому компьютер сообщил сначала "находится в
молоке". Когда я дал этот отрывок в третий раз, все уже было кончено, да и
в самом деле можно думать по-разному о том, где находишься после смерти, и
даже вообще находишься ли где-нибудь.
Как видно из сказанного, использование необычайных возможностей,
которые открывает нам прогресс, не всегда легкое дело, не говоря уже о
том, что оно может обернуться просто кошмарной игрой, принимая во внимание
ту мешанину из журналистского жаргона и безбрежной наивности или, если
хотите, безразличия к людским делам, которой в силу обстоятельств стала
электронная машина.
Можете в свободное время поразмыслить над тем, что я вам рассказал.
Право же, мне нечего добавить. Лично я хотел бы сейчас послушать
какую-нибудь другую историю, чтобы забыть об этой.