Ему нет и тридцати. Но его фирма уже оценивается в тридцать миллионов долларов. Он ничего не приватизировал и не строил финансовых пирамид. В изобретенную им технологию трехмерного сканирования лица готовы вкладывать деньги правительства США, Италии, Франции, Сингапура. У выпускника Бауманки Артема Юхина есть все шансы стать русским Биллом Гейтсом.
     
     СПРАВКА “МК”
     В марте 2003 года под эгидой ООН 188 стран подписали так называемое Ньюорлеанское соглашение, провозгласившее, что основным методом идентификации в загранпаспортах и визах будет биометрия лица. Отпечатки пальцев и распознавание по радужной оболочке глаза каждая страна может использовать по своему усмотрению лишь как дополнительную меру.
     В новый проект международного стандарта на формат данных, хранящихся в паспортах, уже включили биометрику, придуманную фирмой Юхина.
     
     В белоснежной рубашке в тонкую черную полоску Артем встречает меня на пороге своего офиса. Заглядывает в маленькое зеркальце у входа — и вдруг звучит электронный голос: “Привет, Артем, заходи!” Дверь открывается. Все похоже на сказку “Али-баба и сорок разбойников” с заклинанием “Сим-сим, откройся”... далее...


     Окна до пола. На стенах — рамки со страницами из “Уолл-стрит джорнэл”, “Либерасьон”, “Файнэншл таймс”. Все — со статьями о молодом российском изобретателе. “Это для понта”, — весело комментирует Артем.
     — Ты можешь рассказать о своем изобретении простыми словами?
     — Есть разные способы распознать человека: по отпечаткам пальцев, анализу ДНК, фотографиям, описанию свидетеля. Я с командой придумал 3d-технологии (по-английски “3-деменшн фэйс рикогнишн”) — распознавание людей по форме их лица. Вернее, по трехмерной модели лица. Хочешь увидеть все своими глазами?
     Теперь уже меня Юхин просит посмотреть в “зеркальце” маленького аппарата на штативе.
     — Это изобретенная нами трехмерная камера, — поясняет Артем.
     На мониторе компьютера появляется изображение, похожее на объемную гипсовую маску. О боже, это же мое лицо!
     — Пока в мире нет аналогов нашей камеры, — говорит Артем. — Мы получаем точную скульптурную копию человека в виде цифровой модели. Дальше программа распознает: это нос, это кончик носа, это левое глазное яблоко... Было много идей, как применять камеру: для пластической хирургии, трехмерного телевидения. От очень интересных проектов пришлось отказаться. И заняться, может, не самым увлекательным, но нужным сегодня делом — системой безопасности и распознаванием лиц. Допустим, произошло изнасилование, и надо найти преступника по описанию: близко посаженные глаза, двойной подбородок, отвислые уши. Как сейчас работают Интерпол, ФБР, наша милиция? Они ищут по картотекам, пытаясь найти фото преступника. Эта система сама находит людей, соответствующих описанию.
     — Правда, что все началось с дипломного проекта?
     — Очень не хотелось чертить десять листов формата А1 со всякими призмами... И я придумал эту тему — распознание людей по геометрической информации. Мы ее запатентовали с однокурсником Андреем Климовым, потом стали искать инвесторов.
     — С вашим изобретением, наверное, не пришлось долго пробиваться: кругом теракты, преступность растет — спрос ого-го?
     — Злые языки говорят: вы на трагедии 11 сентября выехали. А было наоборот. Две американские компании после 11 сентября заключили контракты, пообещав, что по фото распознают всех негодяев на футбольных матчах, в метро. Но в итоге не поймали ни одного преступника. Поэтому нам после 11 сентября было очень трудно. Я делал по пять презентаций в день, говорил: “У нас система распознавания лица”. И все тут же начинали зевать: “Это же не работает!”
     — А почему ты был уверен, что ваша система сумеет распознавать, как надо?
     — Мы не изобретали велосипед. Надо было только автоматизировать то, что знают антропологи. На черепе есть ключевые, устойчивые точки, им соответствуют мягкие ткани лица. По постоянным зонам маски система сможет узнавать людей даже через 10 лет.
     — Чувствуется, одних программистских знаний для создания такой системы не хватило бы.
     — Пришлось посидеть над книжками по антропологии, анатомии... про трупы... Не очень приятное чтиво на ночь.
     — Как ты все-таки нашел людей, готовых вложиться в твое дело?
     — Когда после долгих-долгих мытарств я наконец-то вышел на инвесторов, у нас с Андреем ничего не было, кроме теории и моего диплома. Это заставило нас срочно сделать прототип 3-мерной камеры. За две недели смастерили ее из подручных средств и цифрового фотоаппарата и ездили с ней по миру. В России нет рынка для изобретателей, продвигать новую технологию достаточно сложно. Я занимался тем, что морочил зарубежных инвесторов. На поездки с трудом зарабатывали другими проектами. В итоге у нас было три предложения: от американской фирмы, корейской и итальянской. Мы выбрали итальянцев. Потом стали усиленно искать американские деньги: их рынок самый раскрученный. Познакомились с известным инвестором Энзо Торрези. Его называли пионером Силиконовой долины, знаменитой своими компьютерными разработчиками. Он дружит с Биллом Гейтсом. Благодаря Торрези мы стали американской компанией.
     — И что у тебя в активе на сегодня?
     — Наша фирма оценивается в 30 миллионов долларов. У нас два офиса в Америке, офис в Швейцарии, офис здесь. Штат — две тысячи человек. Андрей Климов — вице-президент. Я — член совета директоров, директор по технологии. Независимое агентство, которое можно сравнить с жюри технологического “Оскара”, признало нас лучшим биометрическим проектом года. Наши разработки ставят в банки, в аэропорты. Мы получили грант от правительства США за разработку считывателя электронных транспортных документов для спецагентов и дорожной полиции: в Америке уже все водительские права электронные с трехмерной маской. Мы включены в проекты биометрических паспортов Сингапура, Англии, Франции...
     Нас прерывает телефонный звонок.
     — Да, мам, у меня встреча.
     — Раз мама позвонила, давай про родителей. Это у тебя по наследству?
     — Что? Трехмерное распознавание лиц?
     — Да нет, техническая одаренность.
     — Это не передается по наследству.
     — А чем родители занимаются?
     — Мама и папа — математики, бабушка тоже математик. В Бауманку поступил случайно. Там просто экзамены раньше шли, чем в других вузах.
     — Как родители воспринимают твои успехи?
     — Они привыкли. Так с детства складывалось, что у меня все время были какие-то проекты. Первая компания появилась, когда я только паспорт получил. Я думаю, мы с моим приятелем были первыми в Москве, кто занимался компьютерным дизайном интерьеров и даже мебели. Это был 92-й год. Тогда банки один за другим открывались. И мы ходили по ним, предлагали свои услуги. Все-все делали: и операционную мебель, и депозитные хранилища. В частных домах ремонт проектировали. Мой тогдашний партнер до сих пор этим занимается. Он сейчас очень модный архитектор...
     — А школу ты закончил с золотой медалью?
     — Не-ет, какой золотой? “Ботаником”, то есть заученным человеком, я не был. Я их не люблю. У них мозги обычно заточены не на то, чтобы творчески что-то создавать. Думаете, они что-нибудь помнят после того, как все сдадут? Обычно они, с точки зрения науки, особой ценности не представляют. К сожалению, системы контроля успеваемости скорее проверяют человека на дисциплинированность, а не на сообразительность. Меня из Бауманки пытались выгнать, по-моему, каждый год. Там все время контрольные, лабораторные. А если ты появился сначала первого сентября, а второй раз — какого-нибудь января — очень трудно не вылететь. Я уходил в академотпуск, когда делал мебельную компанию. Потом надо было восстановиться, а я полгода не появлялся. Пришел — 11 “хвостов”. Я остался только благодаря телефонному терроризму. Тогда часто звонили, говорили, что в Бауманке подложили бомбу. Поэтому сессия растянулась очень надолго. Меня это спасло.
     — Были предметы, которые не нравились?
     — Наоборот, у меня была проблема, что все нравилось. Нравились языки. Я изучал только английский. А итальянский, испанский... как-то я их стал понимать. Приезжаю в страну и вникаю. Схватываю структуру языка. Если знаешь английский, то достаточно разобраться в словоформировании и произношении итальянского или испанского, чтобы подобрать на них любое слово. Потому что это латинские языки. А в современном английском языке — 70% латыни. Я приезжаю в Испанию — я понимаю все. У меня много друзей из Колумбии, Венесуэлы. У меня герлфренд из Колумбии. Скрипачка. Мария Лорена Коррея Посада.
     — Познакомились по Интернету?
     — Не-е, у меня на кухне.
     — А как колумбийская скрипачка оказалась на кухне у московского программиста?
     — У меня все время отмечали какие-то праздники. Я знаю много ребят из консерватории. А Лорена приехала сюда учиться. У нас как-то драматический момент был, и я говорю: “Как же это удивительно! Мы — с разных континентов, как с разных планет. Встретились, и теперь вместе”. А она ответила: “Ну да. Только я для этого выиграла национальный конкурс в своей стране. Получила премию, которую дают раз в три года. Снялась в главной роли в фильме. Пересекла океан, стала здесь учиться, потом пришла к тебе. А ты даже со своей кухни не вышел!”
     Видимся нечасто. В основном я живу в самолете, мотаюсь между офисами в Европе и Америке. Снял в Колумбии квартиру. С большими тараканами. Правда, недавно мы их вывели.
     — Что из себя представляет твой обычный день?
     — Когда я здесь, в 6—7 утра уже надо говорить с американским офисом, потому что у нас разница во времени 11 часов. Очень тяжело. У нас часть сотрудников там, часть — здесь. Надо все скоординировать. Потом поспать уже не удается. Вести переговоры по телефону — это, к сожалению, моя основная функция в последнее время. После переговоров еду в офис или на встречи. Какие уж тут увлечения? Главное увлечение — поспать 4—5 часов.
     — Руководство фирмы оказалось американским, девушка колумбийская, инвесторы итальянские. Почему Россия осталась обделена?
     — Неправильный подход — говорить: “Продали себя Западу”. Это же здорово, что мы никуда не уехали. Мы настояли, чтобы все разработки велись в России. Здесь налоги платим, сотрудничаем с российскими институтами. Ключевые сотрудники получают акции. А что еще? Важно, кому принадлежит акция — мистеру Смиту или мистеру Абрамовичу? До этого нас все время показывали разным министрам, как дрессированную мартышку, в качестве примера уникальной инвестиции в Россию денег. Всех, конечно, радовало, что не мы туда уехали, а нам сюда деньги направили.
     — По каким критериям отбираешь людей к себе в офис?
     — Ну, мне они нравятся или нет.
     — Фейс-контроль?
     — Да, я всех разработчиков сам в штат принимал. Иногда просто человек симпатичный и действительно хочет что-то делать: не просто на работу устроиться, а чем-то серьезно увлечен... У нас много бауманцев, эмгэушники, мехмат, физтех, есть люди с Украины. Многие делают у нас курсовики, дипломы, проходят практику. И преподаватели могут проходить повышение квалификации. Пытались привлекать американских инженеров, но оказалось, что лучше каждому заниматься своим делом: американцам лучше продавать, а русским лучше разрабатывать. Потому что их инженеры не дотягивают по квалификации.
     — Ты можешь пойти в простой магазин что-то купить или тебе уже имидж не позволяет?
     — Я хожу в простые ларьки, простые ночные магазины, покупаю простое пиво.
     — А когда ты в Москве, то с родителями живешь?
     — Отдельно. Мне кажется, всех детей старше 17 лет должны выпроваживать. Я начал уходить из дома, когда мне было 13. Жил хипповой жизнью, уезжал куда-то в Питер к друзьям — потрепал нервы родителям. Кстати, когда в школе еще учился, мы в “Московский комсомолец” целый подвал про плохую учителку написали... В начале студжизни уехал из дома совсем. Снимал с тремя друзьями однокомнатную квартиру. В общаге Бауманки жил. Она мне запомнилась отбитым копчиком: по традиции выпускники на тазике по лестнице съезжают.
     — Считаешь ли ты себя успешным и в чем формула успеха?
     — Я считаю себя успешным в том, чего я добился, и неуспешным в том, чего я не добился. Я осознал три очень важные вещи. Первая. В детстве мне очень нравилось врать, фантазировать. В какой-то момент я понял: гораздо легче правду превращать в красивые истории, чем неправду. Потому что когда неправду превращаешь, много несостыковок бывает. Не врать никогда — первое, чему я научился. А второе — не надо никого, как сейчас говорят, кидать. Если ты несправедливо поступаешь с кем-то — это обязательно оборачивается против тебя. Третье правило — не заморачиваться по поводу успеха. Мы рассорились с компаньоном первой фирмы. Фирма распалась, у меня остался большой долг. Я вернулся в институт с дырой в кармане и стрелял сигареты на сачке (место в вузе, где студенты “сачкуют”, то есть прогуливают пары. — Авт.). И встретил женщину. Она появляется в странные моменты моей жизни — появляется и пропадает, как маяк. Она преподавала в Бауманке, была личным переводчиком Кастро. И она говорит: “Как твой бизнес, твоя фирма?” Я отвечаю: “С партнером расстались, у меня 11 тысяч долга. И из вуза меня, наверное, выгонят”. А она: “Класс! Я так рада это слышать!” Я ужасно обиделся. Но она сказала: “Тебе нужен такой поворот. У тебя будет новая жизнь. А то бы ты всю жизнь своей мебелью занимался”. Она была права. Вот, я сейчас понял самую главную формулу — не надо никогда переживать и париться по поводу того, что от тебя не зависит. А то, что от тебя зависит, надо делать по максимуму. Как бы ни казалось, что все
безнадежно.


Московский Комсомолец
от 20.12.2004